Дети города-героя - Ю. Бродицкая

пол заходил под ногами. Дома́ напротив и рядом со школой были разрушены. Сильно пострадали и два верхних этажа школьного здания. Продолжать в нем занятия стало невозможно, и было решено перебраться в бомбоубежище. «И стали мы, — писала в сочинении Валя Соловьева, — заниматься в подземелье. Где-то там, наверху, свистели фугаски, рвались снаряды, а у нас, под землей, было тихо, тепло, светло. Отвечали у доски ученики, скрипели перья, шелестела бумага. Однако когда вздрагивали стены и мигал свет, невольно возникала мысль: может быть, эта бомба попала в мой дом, может быть… но преподаватель продолжал объяснять, нужно было слушать, запоминать, записывать». Отсеки не были отделены друг от друга дверями, и чтобы не мешать классу, занимающемуся рядом, говорили тихо. «И нередко в урок по естествознанию, — писала тогда в дневнике преподаватель этого предмета М. Н. Леончукова, — вплетались отрывки уроков по литературе, химии».

V

В самые тяжелые блокадные дни ученик школы Миша Тихомиров сделал дневниковую запись: «Едим два раза в день: утром и вечером. Каждый раз суп с хряпой или с чем-нибудь другим (довольно жидкий). До последнего времени пекли лепешки и варили кашу из дуранды (теперь она кончается). Закупили около 5 килограммов столярного клея, варим из него желе (плитка на один раз) с лавровым листом и едим с горчицей». Эта запись, первая в дневнике мальчика, датирована 8 декабря. А через четыре дня Миша напишет: «Вообще все мы страшно похудели, в ногах и теле слабость, которая особенно чувствуется после пилки дров (даже очень непродолжительной), ходьбы и т. д. Тело все время зябнет, пустяковые царапины и ожоги не заживают очень продолжительное время». Приводим еще несколько записей из этого документа.

«14/ХII. В городе заметно повысилась смертность: гробы (дощатые, как попало сколоченные) возят на саночках в очень большом количестве. Изредка можно встретить тело без гроба, закутанное в саван».

«15/ХII. С некоторых пор все замечают, что у меня опухает лицо. Думаю поэтому как можно больше уменьшить себе порцию воды. Вообще об опухании. По городу эта болезнь очень сильно распространена. Опухание начинается с ног, переходит на тело; многие умирают».

«8/I 1942 г. Люди по городу ходят как тени, большинство еле волочит ноги. Трудно будет выдержать этот месяц, но надо крепиться и надеяться».

Слова «крепиться и надеяться» для Миши и его сверстников, как и для большинства ленинградцев, означали прежде всего веру в победу.

В вечерние часы семья Тихомировых отдыхала у горящей печурки, наслаждаясь ее теплом и светом, читали вслух роман Д. Лондона «Морской волк». Книги были постоянными спутниками Миши. Только во второй половине декабря он прочитал «Большие надежды» Диккенса и «Властелина мира» Беляева. Радостным событием для мальчика были встреча Нового, сорок второго года, праздник новогодней елки в Большом драматическом театре, состоявшийся 7 января, спектакль «Дворянское гнездо». Правда, в зале царствовал не праздничный Дед-Мороз, а настоящий мороз. Артистам приходилось играть в пальто, валенках и шубах. В дневнике Миши много записей о трудовых делах. С одноклассниками мальчик расчищает двор от снега, с родителями — пилит и носит дрова, оставаясь один — мастерит микроскоп.

Бодростью и гордостью за Родину пронизаны записи, в которых говорится о победах на фронте, о стойкости и мужестве осажденных.

В середине декабря источником радости для Миши явились сообщения об освобождении Тихвина и о провале второго вражеского наступления на Москву. Вот дневниковая запись, датированная 13 декабря:

«Газет еще нет, но сводка, кажется, хорошая. Второе наступление немцев на Москву провалилось с огромными для них потерями. Гитлер бесится, юлит, старается придумать хоть какое-нибудь объяснение провала „молниеносной войны“».

Миша Тихомиров, как и многие его сверстники, не дожил до снятия блокады. Он погиб во время обстрела в начале сорок второго года.

VI

Борьба с врагом требовала от каждого ленинградца предельного напряжения воли и сил. Свою лепту внес в это священное дело и коллектив школы № 367.

Разрушены верхние этажи здания, перестали действовать отопительная система, водопровод и канализация. Воду приходится носить из Обводного канала. В классах, в бомбоубежище — холод, электричества не было. В обледеневших бомбоубежищах стало совершенно невозможно заниматься. В роно сказали: закрыть школу.

— Закрыть!? Как это закрыть? — запротестовали учителя. Посоветовались с ребятами и вместе решили — продолжать занятия, держаться до победы. Из подземелья поднялись в промерзшие классы. Окна заколотили фанерой, оставив в них только по одному застекленному отверстию. С завода-шефа 20 декабря привезли цилиндрические чугунные печурки — «буржуйки». Каждая такая печка-времянка надолго стала центром, вокруг которого располагались ученики.

«Места здесь, — писала тогда в сочинении Люба Трещенкова, — заранее не распределялись, и если вы хотели получить место поближе к печке или под печной трубой, нужно было приходить в школу пораньше. Место перед печной дверкой оставлялось для учителя. Вы усаживались, и вдруг вас охватывало ощущение необычайного блаженства: тепло проникало сквозь кожу и доходило до самых костей; вы начинали чувствовать слабость и вялость; ни о чем не хотелось думать, только дремать и вбирать в себя тепло. Встать и идти к доске было мукой… У доски было так холодно и темно, и рука ваша, стесненная тяжелой перчаткой, немела и коченела, отказываясь подчиняться. Мел то и дело выскальзывал из пальцев, строки на доске кривились…

Запасов топлива обычно хватало на два-три урока. Потом печурка остывала, в классе становилось особенно холодно. И тут Вася Пугин, плутовски улыбаясь, шел к Анне Ивановне Латкиной, хранительнице запасов топлива, и через несколько минут треск горящих дров снова звучал в комнате. После звонка из класса никто не выходил. Каждый из ребят старался как-нибудь еще погреться. Использовались различные грелки: черепаший панцирь заполняли углями; прятали лица в воротники, платки; руки — в рукава и варежки. Но вот перемена окончена.

В класс входит Антонина Ивановна Ремизова и совершенно серьезно, без признаков снисхождения к коченеющим воспитанникам, начинает их журить за малодушие, за неумение сидеть за партой. В смущении ребята открывали лица, снимали перчатки, расправляли спины. Внешним видом, шуткой учителя воодушевляли ребят, вселяли в них бодрость».

В блокаду учитель был для ребят отцом и матерью. Отцы были на фронте, матери — на казарменном положении. Для большинства ребят учитель становится самым, порой, единственно близким человеком. Ради встречи друг с другом учителю и ученику нередко приходилось преодолеть 5–6 километров тяжелого пути по заснеженной улице.

У Бори Челина умерла мама, накануне его не было в классе — надо проведать, не заболел ли. Как бы не