Ультранормальность. Гештальт-роман - Натан Дубовицкий

Мешков поставил кипятиться чайник, а сам направился во вторую комнату, где на столе продолжал стоять пустой гроб, которым он имитировал свою собственную смерть.

– А дом-то где? – уточнил он. – Только, ради Бога, скажи, что на курском направлении!

– На чернорусском, – донеслось из ванной.

– Ну, конечно же!

Самый дальний вокзал от дома Мешкова. И ехать через центр, где еще вчера начался самый настоящий зомби-апокалипсис.

Когда Стрельцов вышел из ванной, умывшись на скорую руку, чай уже вскипел. Его место перед умывальником сразу же занял Денис. Тот засел в комнате надолго, Федор успел уже разлить воду по чашкам, насыпать заварки и положить по две ложки сахара. Он и отпил треть кружки, прежде чем Мешков показался на кухне.

Погромы на площади у торговых центров прекратились, переместившись куда-то по Зеленому проспекту в сторону Перово. Можно было воспользоваться метро, чтобы добраться до вокзала, но из-за возгораний на нескольких подстанциях часть линий не работала, ток отключали веерно, с интервалами до пяти часов, сложно сказать какие из линий метро работали, а какие нет.

– Если бы сейчас Ленин вылез бы из Мавзолея, он бы распорядился захватывать твиттеры, фейсбуки, инстаграммы. – меланхолично произнес Денис после того, как подхватил свою кружку и уставился на вид из окна, больше напоминающий мамаево побоище, чем спальный район столицы.

Федор грустно рассмеялся. В этот момент его тревожили совсем другие мысли.

Он взял трубку стационарного телефона, прикрепленного над кухонным столом, и набрал домашний номер. Тональный набор отгудел прежде, чем Стрельцов понял, что номер отключен. Крупнейшая телефонная сеть «Большой брат» престала работать еще вчера. Свой собственный смартфон он зарыл между гаражами, пока бежал от Елены и ее друзей.

– Переживаешь за брата и отца? – прозорливо догадался Денис.

– Даже не знаю, что делать.

– Наверняка они уже выбрались из города.

Хотелось верить.

Наспех позавтракав холодными бутербродами с маслом, они выдвинулись в сторону метро. К тому времени стало уже очевидно, что толпа не вернется, и продавцы складывали в кучу уничтоженные палатки, побитый товар, сломанные прилавки, и разводили из них большой костер, окончательно перечеркивая показатели микроэкономики. Чуть поодаль один из радикалов в кожаной куртке «Ярусский» выблевывал из себя остатки жидкости, которую он хлебнул из бутылки. Что водку для укрепления боевого духа, что коктейли Молотова подвозили в закрытых коробках без этикеток. Можно легко перепутать, так и происходило.

У подземного спуска кто-то из жертв ЕГЭ написал традиционный лозунг осени-зимы-2024, но с ошибкой: «gome over», – что следовало бы перевести скорее как «перейди меня». А если как транслитерацию, то и по-другому.

Цены на проезд подскочили в полтора раза, но Денис все равно взял карту на десять поездок. Вместе они сели на поезд в центр, но смогли доехать только до «Третьяковской». Пересадки на кольцо и Таганско-Краснопресненскую линию не работали.

Когда они поднялись на поверхность возле галереи, то обнаружили, как сильно изменилась площадь вокруг нее. Большую Ордынку насколько хватало глаз перекрывали случайные мусорные кучи, сваленные в виде баррикад. Дальше к мосту лежали горами автомобильные шины, которые подожгли, скорее всего, радикалы-воротиловцы. Посреди Клементьевского переулка валялся труп, который никого не волновал. Только обезумевшие кошки дрались за серебристый рыбий хвост. В Ордынском тупике трое раздевали прохожего, вытаскивали у него кошелек, iSec, забирали шапку.

То тут, то там пробегали ушлые боевики националистических и либеральных организаций. Кто выносил из ближайшего магазина телевизор, кто тащил связку флагов, кто спасался бегством от двух-трех боевиков Могилевского в красных футболках с серебряными кругами поверх курток и надписями «Кругом! В будущее шагом марш!».

– Через Красную площадь? – поинтересовался Мешков.

В такие дни в центр лучше вообще не соваться, но других вариантов просто не было.

– Почему нас прежде всего интересуют психолингвистические исследования? Потому что это вопрос власти, – продолжил Аркадий Горчаков свое выступление. – В тех презумпциях, в которых мы находимся с рождения, мы обречены делить пространство на право и лево, вперед и назад, делить время на прошедшее, настоящее и будущее, делить объекты на цельные и композитные, различать бесконечные и локализованные. Но ведь это все не дано нам в реальности наблюдения! У атмосферы нет конца, она бесконечна. Просто на высоте Альфы Центавра она составляет один атом кислорода на световой год в кубе, а здесь, на Земле, ее столько, чтобы создать одноименное давление, равное в единицу. Будущее – это не линейка времени с пунктом назначения, куда мы стремимся. Китайцы не знали такого понятия как будущее время, пока не встретили европейцев. Личность человека не единая структура, а набор различных структур, которые попеременно сменяют друг друга, и потому мы помним одно, и не помним другое, как если бы это произошло не с нами.

Манипулируя нашими предструктурами языка, мы создаем другую реальность и получаем власть. А что такое власть? Это способность непосредственно контролировать процесс. Изымая слова-посредники, набитые как вата в трещину, между нами и объектом нашей власти, мы непосредственно ее производим, осуществляя экономию символического обмена.

Что есть символический обмен? Это производство и швыряние знаками друг в друга. Чем больше мы швыряемся знаками, тем у нас меньше власти. Когда человек вместо камня кинул слово, как нас учит Ницше, человек сделал первый шаг на пути эволюции. Но и первый шаг к утрате власти! Когда кто-то вместо того чтобы уволить кричит, что уволит, он никого не уволит! Он уже кинулся знаком, зачем ему еще что-то делать? Когда кто-то перед сном говорит: «Я завтра начну бегать пятикилометровку» – Он никуда не побежит. Знак сделан, зачем усиливать его бегом? Когда кто-то демонстративно молотит стенку кулаками или носит толстовку «Mix fight», он никого бить не будет. Он неуверен в своих силах, и показывает, что готов вас избить, но бить никого не станет. Так мы поточно производим знаки, которые требует от нас город-автомат, растрачивая свою власть и превращая страну в то, чем она стала к этому моменту.

Но когда кто-то встает на путь политической экономии знака, он бросает вызов реальности, равномерно распределенной между головами всех ее участников. Действует не называя, совершает, не предупреждая, обретает власть, нарушая символический обмен. В нашем случае, изымая из оборота слова, на котором может быть построен такой символический обмен. И получает беспредельные возможности для реализации своего плана! Как можно изъять слова из оборота? Уничтожить кривую Бейеса, где пиковых и хвостовых значений нет, есть только выровненная прямая. Так исчезает слово. Именно этим и занимались call-центры последние пять месяцев.

Пока символический обмен испытывает страшную инфляцию, и ничто не может быть конвертировано во власть, тот, кто сохраняет ее символическую полноту, обретает власть именно постольку, поскольку другие ее растрачивают. И так же быстро!

Горчаков встал на сцене, приподнял штатив микрофона так, чтобы можно было пользоваться им в полный рост, и, слегка поправив прическу, на некоторое время задумался.

– А какой план? – послышалось из глубины зала.

– Какой может быть план у людей, обладающих реальной властью? Стать формальной властью.

Миновать Большой Москворецкий мост удалось не без труда. Со всех сторон города на Красную площадь стягивались группы молодых активистов недораспущенной КПЦ, новообразованной ППЦ и других партий, прошедших в Государственную Думу в двадцать первом году. Здесь виднелись и белые футболки с красными крестами, и красные с серебром, и так называемая «Гвардия Михаила Порохова», которые скромно называли себя «Гражданами», и писали самоназвание с большой буквы.

ОМОН перегородил все подступы к главной сцене страны, на которой развернется основное политическое действие. Сетевые организации раскинули свои митинги по всему городу, как и следует поступать сетевым организациям, но ядерные организации находились все здесь. Миллион малых площадей ничто по сравнению с одной главной, поэтому логика оппозиционеров неминуемо влекла их к Кремлю. Если где-то и будет выкована новая политика после Дракона, то здесь. И все этого терпеливо ждали. Может сгореть десяток административных зданий, остановиться оборонные предприятия, забастовать врачи, может несколько миллионов покинуть страну, сгореть рынки, но если центральные символы остались нетронутыми, это не имеет никакого значения.

Воротиловцы и все, кого координационный совет оппозиции смог мобилизовать к выборам, конечно же, считали себя героями. Но героями были те, кто несмотря на явное расстройство системы сводили символическую и политическую реальность воедино, и говорили, что выборы пройдут в любом случае, даже если небеса начнут рушиться. И для этого делалось все.