Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Одного — в колодце, откуда послушники и мастера регулярно брали воду.

Интересно, как скоро тело разложится и вкус тлена начнёт чувствоваться в питье?

Другого — на крыше в расчёте на то, что птицы обнаружат мертвечину раньше, чем кто-либо сообразит подняться и проверить верхние этажи, чердак и, наконец, одну из башен. Телобан только надеялся, что пернатые окажутся очень голодными…

Получалось так: один погребён глубоко внизу, второй — на самой вершине, третий — посредине между ними. Определённо, в этом было нечто символическое.

Но что именно?

Он не знал. До этого момента.

— О, — сказал крылатый, приблизившись почти вплотную, отчего Телобан ощутил его дыхание, — Не стоит забегать вперёд.

Странным образом в сказанном сочетались предупреждение, и намёк, и угроза, и обещание.

В следующее мгновение рука узника все ещё прикованная цепью, длины которой, впрочем, хватало, чтобы дотянуться до чего угодно, вырвала одну из трубок, питавших тело крылатого. В воздухе разлтился едкий химический запах. Он напомнил Телобану многие из тех запахов, которые царили в подвалах Замка. Была в нем некая сладость, но при этом ничего ароматного. Скорее, это была сладость иного толка — приторная и искусственная.

Размахнувшись, крылатый всадил трубку с иглой ему в шею.

Телобан ощутил вспышку боли. А в следующее мгновение, сжигая всё на своём пути, по его венам побежал огонь…

КАЖДОДНЕВНЫЕ ЦЕРЕМОНИИ

Кофе был таким горячим, что его горечь почти не ощущалась; лишь после долгого глотка постепенно приходило жжение. Жидкий огонь омыл язык и медленно влился в желудок. Ощущение было таким, словно внутри свернулась кольцами ядовитая змея.

Анабас прикрыл глаза от удовольствия. Момент стоил того, чтобы запечатлеть его в памяти. Хотя… если подумать, сколько таких воспоминаний там уже хранилось? Наверняка, не один десяток, начиная с того момента, когда Анабас впервые переступил порог кофейни. Теперь он делал это раз в неделю. Здесь вместе с тугим кошельком он получал чашку сдобренного перцем кофе — лучшего в городе.

Шестьдесят шесть, шестьдесят семь…

Анабас слушал, как монеты с металлическим звоном опускаются на прилавок. Всего семьдесят серебряных драхм — необходимая плата за «защиту». По крайней мере, хозяин может быть спокоен, что кофейню не сожгут, а самого его не изобьют неизвестные, оставив умирать на улице.

Шестьдесят восемь, шестьдесят девять…

Анабас втянул в себя очередной крохотный глоток.

Бум!

Счёт, а вместе с ним и мысли Анабаса прервал внезапный удар о столешницу. Будь у него выдержки меньше, а кофе в чашке — больше, изрядная часть напитка оказалась бы сейчас стекающей по кожаному нагруднику. Наверняка, так и было задумано тем, кто этот хлопок издал.

Анабасу не было нужды открывать глаза, чтобы понять, чьих это рук дело. Чёртов «красотуля» и «белокурая девчонка», как порой называли его за спиной другие стражи. Господин Сур.

Впрочем, оба работали вместе уже больше года, и Анабас с уверенностью мог сказать, что, несмотря на хрупкую внешность, изящные черты лица и взбалмошный характер, неженкой его напарник не был.

Эти двое являли собой полную противоположность друг другу: коренастый и широкоплечий Анабас и тощий как жердь Сур; один большую часть времени молчит, погруженный в раздумья, другой никак не может наговориться; первый одевается просто — в обычную солдатскую униформу, включающую кожаный нагрудник и наручи из того же материала, другой предпочитает шёлк, парчу и золото там, где дело касается пряжек, пуговиц и люверсов[4]. Если какое-то качество было у одного, то у другого оно непременно отсутствовало.

Анабас открыл глаза, кивком поприветствовал Сура, затем сделал последний глоток и задумчиво покатал кофе на языке.

— Эй, торгаш, — сказал Сур, — Налей-ка мне пива.

За этим последовал новый удар по столешнице. Стопки монет, которые каким-то чудом не обрушились при первом ударе, пошатнулись, а затем рассыпались по прилавку серебряным водопадом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А, — махнул рукой Сур, — я и забыл, что здесь не наливают. Тем легче будет стереть эту дыру с лица земли. Несмотря на то, что моему партнёру нравится твоё пойло.

При слове «партнёр» Анабас поморщился. Он не мог сказать, что его раздражало больше. То, что своим появлением его напарник нарушил один из редких моментов, когда ему удавалось побыть наедине со своими мыслями, или то, как он назвал напиток. Пойло. То есть питье для скота. Можно подумать, что раз он употребляет подобные помои, то и сам недалеко ушёл от животного.

— Сколько здесь монет? — не унимался Сур, — Что-то маловато. Когда я вошёл, ты остановился на м…м… Пятидесяти?

— Господин… — голос лавочника звучал так, словно на шею ему накинули удавку, которую тут же и затянули.

— Что? Хочешь сказать, что я вру?

— Господин, я вовсе не утверждаю…

Одним движением Анабас сгрёб монеты со стола.

— Здесь всё. Увидимся на следующей неделе, старик.

И, подхватив со спинки стула кожаную перевязь с пистолем, направился к выходу.

***

— Посмотреть на тебя, так и не скажешь, что перед тобой человек, недавно положивший в карман сумму недельного заработка. Кстати, там и моя половина, помнишь?

Сур терпеливо дожидался, пока напарник отсчитает причитающуюся ему часть денег.

— Мог бы и подыграть, знаешь? Несколько лишних монет не помешают.

В ответ Анабас лишь пожал плечами. Он смотрел перед собой, на воду канала, напоминающую цветом свежесваренный кофе, и ощущал, как змей в желудке начинает ворочаться.

День только начинался. Солнце вставало над крышами домов, превращая город в поле боя, где свет противостоит тени, а солнечное тепло понемногу вытесняет ночную прохладу.

Что произошло в городе, пока все спали?

Крепко ухватившись за поручни, Анабас втянул полную грудь воздуха и медленно выдохнул.

Напарник хлопнул его по необъятной спине:

— Ещё один великолепный день в славной городской страже, так?

Что не удивительно, настроения это ему не прибавило.

***

Они свернули в сторону храмового квартала.

Монеты приятно оттягивали карман, Сур насвистывал весёлый мотивчик, но настроение к Анабасу так и не вернулась.

Словно плюнули в утренний кофе, размышлял он.

И дело вовсе не в том, что кофе был дрянным. Нет. Он был великолепным. И именно это его беспокоило. Почему — он и сам не мог сказать.

По пути им встретилось несколько служителей Всевоплощённого, шедших на встречу с опущенными головами. Монахи прошли, даже не взглянув в их сторону.

Интересно, какой жизнью они жили? Одевались во всё чёрное, отходили ко сну с закатом солнца, а просыпались на рассвете, питались выращенными на собственном огороде овощами. Внезапно тучный стражник вспомнил, как мать хотела его самого отдать в обучение монахам, а он не стал слушать, бросил всё и ушёл в городскую стражу.

Сур закончил насвистывать и сказал:

— Кажется, всё искусство — это попытка человека сказать Богу, что он Его достоин.

Анабас не был удивлён. Он уже привык, что время от времени у напарника случались внезапные «озарения», и не испытывал с этим никаких проблем, за исключением тех случаев, когда подобные восклицания нарушали ход его собственных мыслей.

— О чем ты? — спросил он, все ещё недоумевая, почему напарнику вдруг захотелось поговорить о боге. Господин Сур, рассуждающий о религии… Это было так же абсурдно, как и…

Однако Анабас не успел придумать должной метафоры. Мало что в мире могло быть настолько несовместимым как его напарник и теологический диспут.

— Всё это, — Сур сделал жест рукой, — Всё это дело рук человека. Посмотри на храмы — некоторые из них величиной с гору. Так человек пытается стать чем-то большим, чем просто дикарём, копошащимся в земле.

— Разве? Тогда это тщеславие.

— Обычно — да. Но не в этом случае.

— Тогда что же это?