Сиротка. Нежная душа - Мари-Бернадетт Дюпюи

Но все же пошел прочь. Сумка для дичи болталась у него на плече, в руке он сжимал ружье. Собака последовала за ним.

Оживающая природа стала союзником Талы: побродив какое-то время по лесу, Жослин увидел стаю куропаток. Собака принюхалась и замерла в охотничьей стойке.

«Я буду настоящим идиотом, если упущу такую легкую добычу, — подумал он. — Индианка права: я не хочу умирать. Я даже проголодался!»

Он прицелился, стараясь держать ружье ровно. Последовал выстрел, за ним второй. Стая, громко хлопая крыльями, взлетела. Но две птицы остались лежать на земле.

— По крайней мере, я хоть что-то принесу, — вслух сказал себе Жослин.

Собака притащила одну куропатку, потом другую. Должно быть, это занятие было для нее привычным.

— Хороший пес, славный пес, — погладил ее по голове мужчина.

Однако прошлое не отпускало. Жослин вспомнил утро, когда он купил Бали, ездового пса с примесью крови маламута, который оказался хорошим охранником и прекрасным вожаком упряжки. Снова на него нахлынуло ощущение, что он лишился части своей жизни. Выругавшись, Жослин пошел обратно.

Тала ждала его, сидя на улице, возле костра. Медленно темнело, янтарные солнечные отблески танцевали в зеленой листве.

— Я убил двух куропаток! — объявил он. — И помогу вам их ощипать.

— Это не мужская работа, — с улыбкой отозвалась индианка. — Я сама управлюсь. Я приготовила вам комнату. Там вы найдете лохань с теплой водой. Тошан расширил наш дом. Вы будете спать в правой комнате. Эрмин она очень нравилась. Она родила своего сына на той кровати, где вы сегодня будете спать.

— Спасибо, — тихо сказал Жослин. — Это только на одну ночь. Я не стану вам мешать. Завтра я уйду.

Индианка промолчала. Она ножом вычищала из тушки внутренности. Собака получила их в награду за свой труд.

«Сердце этого человека измучено угрызениями совести, — подумала Тала. — Тень смерти омрачает его душу. Нужно, чтобы он вернулся на путь доброты».

Жослин очень удивился бы, сумей он прочесть мысли хозяйки дома. Он стоял посреди комнаты, удивленный ее чистотой и красотой убранства. Ножки крепкой кровати, вытесанные из сосны, наводили на мысли о близости леса. Яркие цвета одеяла оживляли полумрак. Выложенная галькой печка свидетельствовала о терпении мастера, ведь ему пришлось долго искать этот материал на берегу Перибонки, реки с песчаными берегами, из-за которых она получила свое индейское название. Две стены из светлых досок были занавешены полотнищами ткани с геометрическим рисунком.

«Моя дочь жила в этой комнате, — сказал он себе. — Здесь она мучилась от боли, кричала, когда ее юное хрупкое тело трудилось, рождая на свет моего внука».

Ему пришлось сесть, столь тяжкой оказалась реальность, с которой Лора уже столкнулась.

«Моя крошка, моя дорогая девочка! Я упустил много лет твоей драгоценной жизни! Но эти несколько месяцев, которые ты провела с нами, своими родителями, были озарены твоим присутствием».

Закрыв глаза, Жослин черпал из памяти воспоминания об очаровательном младенце с белокурыми кудрями и ярко-голубыми глазами.

«Ты очень рано стала нам улыбаться, думаю, тебе было не больше месяца. О эта ангельская улыбка! Я пообещал себе, что буду заботиться о тебе до конца своих дней. Ты лепетала или пронзительно вскрикивала, и всегда была радостной. Пожалуй, уже в то время у тебя, такой крошки, был громкий голосок. Господи, дай мне время познакомиться с моим ребенком! Сделай так, чтобы я смог обнять ее, услышать от нее слова прощения. Если она успеет рассказать мне о своем детстве, если мы поговорим, как добрые друзья, как отец и дочь, я смогу умереть с миром. Если подумать, Лора меня мало волнует, в отличие от Мари-Эрмин…»

Жослин так глубоко ушел в свои тягостные мысли, что удивился, почувствовав, как по щекам катятся слезы. В тот день, когда на свет должна была появиться его дочь, в Труа-Ривьер, он много часов провел в кухне их с Лорой жилища. Он не услышал ни единого крика, только приглушенный шепот и восклицания. Но это длилось и длилось… Наконец послышался писк новорожденного — звук, который ни с чем невозможно спутать. Роды прошли хорошо.

«Она была такая хорошенькая, наша Мари-Эрмин! Розовая, с белым пушком на голове. Вечером она смотрела на нас, своих отца с матерью, и я сказал Лоре, что у нее очень красивые глазки. Мы оба были очарованы чудом жизни — муж и жена, мы держались за руки и плакали от счастья».

Жослин помотал головой, словно желая освободиться от слишком ярких воспоминаний. Он торопливо снял ботинки и разделся. Потом помылся, стоя в лохани, воспользовавшись кусочком чистой ткани и мылом, лежавшими тут же. Собственная нагота стесняла его. У мужчины появилось странное ощущение, будто он заново открыл для себя свое тело. Невзирая на худобу, оно было крепким и мускулистым. Когда пришло время одеваться, он заметил в изножье кровати чистые вещи.

«Хм, эти дикари заботятся о том, чтобы гость был чистым, — подумал он. И тут же устыдился: — Мне не в чем упрекнуть эту женщину. Хотя нет: если бы не ее ложь, возможно, я бы давно воссоединился с Лорой. Я не мог искать ее, потому что считал умершей».

Снова перед ним предстала навязчивая реальность: их с Лорой разлучило абсурдное недоразумение. Но теперь все было кончено.

«Я обречен на смерть, она вскоре снова выйдет замуж. Так угодно Господу. По крайней мере, тогда она по-настоящему овдовеет. Значит, нужно как можно лучше использовать то время, что мне осталось!»

Тала сидела и смотрела, как он подходит к костру. Лес и заросли кустарника позади хижины утонули в синих сумерках. Высокие оранжевые языки пламени окружали очаг, сложенный из гальки, светящейся аурой.

— Ужин готов? — спросил Жослин, так и не избавившись от чувства неловкости.

Куропатки жарились на стальном вертеле. На угли Тала поставила сосуд с водой и растительным маслом и время от времени ложкой зачерпывала из него жидкость и поливала дичь. От мяса исходил изумительный аромат.

— В горячую золу я закопала несколько картофелин, — сказала она. — Сегодня вечером у нас будет хорошая еда. Благодаря вам, Жослин.

— А когда с вами нет мужчины, который ходит на охоту, как быть? — спросил он. — Готов спорить, вы сами прекрасно управляетесь с ружьем. Собака тоже отлично знает свои обязанности, она принесла добычу, даже не попытавшись ее съесть.

— Этого пса обучил Тошан. Мой сын всегда получает от животных, что хочет.

«И от девушек тоже! — подумалось Жослину. — Хотел бы я знать, как ему удалось жениться на Мари-Эрмин!»

Тала лукаво посмотрела на него и указала на ящик, заменявший стул.

— Садитесь. Нам еще о многом надо поговорить.

— И о чем же это?

— Вы перестанете наконец ворчать и лаять, как побитый пес? — возмутилась она. — Что вам так не по нраву? Противно делить еду с индианкой? Постарайтесь не думать об этом. Сегодня тепло, и небо ночью будет красивым. Молодая луна, много звезд… Вы все еще сердитесь?

— Нет! Вот только я отвык от женской болтовни. Что вы хотите рассказать?

— Я ненавидела вашу супругу, — призналась Тала. — Хотя, пожалуй, это слишком сильно сказано, потому что она внушала мне жалость. Правда в том, что я ревновала. Я призналась в этом Эрмин. Но наша певчая птичка только засмеялась.

У Жослина сжались кулаки. Ему было неприятно слышать, как ласково Тала говорит о его дочери. Сам он все эти годы был лишен возможности жить рядом со своим ребенком изо дня в день…

— Я ревновала, — повторила хозяйка дома с улыбкой на устах. — Лора была такой белокожей, такой нежной и стройной! На ней было красивое ожерелье и два кольца — обручальное и еще одно, очень красивое. В тот зимний вечер, когда Анри приютил вас, я бесновалась оттого, что под крышей нашего дома оказалась такая красивая молодая женщина. Но она плакала, у нее был жар. Я ухаживала за ней.

— У вас есть вино? — спросил он. — Если вы и дальше будете вспоминать прошлое, мне потребуется вино или виски.

— Я сама готовлю пиво. Бочонок вы найдете в кладовой, за дровяным сараем.

Но он не шевельнулся — не нашел в себе сил оторваться от огня и от Талы. Тогда она протянула ему бутылку со спиртным, которую до этого прятала в складках юбки.

— Держите, но не пейте слишком много, — посоветовала она. — Я боюсь мужчин, которые слишком много пьют.

— А что случилось потом? — спросил Жослин так, словно не слышал ее последних слов. — Когда Анри привез Лору к вам?

— Она сильно переменилась. Это был совсем другой человек, и она смотрела на нас глазами испуганного ребенка. Успокоившись, она радовалась всему: чашке кофе, лепешке. Ее присутствие меня раздражало, я ревновала все сильнее, потому что Анри много времени проводил в заботах о ней. С приходом лета он решил отвезти ее в больницу, в Монреаль. Как я боялась этой долгой поездки, в которую они отправлялись вдвоем! К тому времени Лора поправилась и посвежела. Накануне их отъезда я умоляла мужа не бросать меня ради нее. Он посмеялся надо мной и назвал меня дурой. С собой Анри взял ту записку, в которой вы даете ему право распоряжаться вашими деньгами в банке. Я представляла худшее: мой муж останется жить с Лорой, он бросит нас с Тошаном. Но этого не случилось. Он вернулся. И объявил, что наш сын поедет учиться читать и писать в католический пансион в Вовер. Мой единственный ребенок уезжал, чтобы провести многие месяцы вдали от дома! Я выплакала все глаза.