Голод львят - Анри Труайя

Она засмеялась:

— Подумай! Мой поезд только в восемь с чем-то!

— Тогда у нас есть время пройтись пешком! Погода такая хорошая!

Мадлен не решилась сказать ему, что после травмы стала быстро уставать, и кивнула головой.

До эспланады Дворца инвалидов все было хорошо, затем она начала приволакивать ногу. Но Жан-Марк не замечал этого: он описывал перипетии своего экзамена с обилием подробностей, которые со стороны парня, обычно такого замкнутого, были для нее удивительны. Ей казалось, что она слышит Даниэля, пустившегося в один из своих рассказов, в которых он неизменно бывал героем. Внезапно Мадлен поняла: Жан-Марк рассказывал об экзаменах по различным правовым дисциплинам, чтобы избежать с ее стороны вопросов о чем-либо другом. То, что она приняла за юношескую готовность с удовольствием рассказывать о себе, на самом деле было оборонительным маневром. Она не решалась его прервать, в то время как он разоблачался за этой дымовой завесой. Впрочем, она слишком устала, чтобы задавать вопросы. Каждый шаг больно отзывался у нее в колене, в бедре. Она начала прихрамывать. Солнце, стоявшее высоко в небе, пекло лицо и руки. Бульвар Сен-Жермен, толпа на тротуарах, машины бампер к бамперу, шумные бистро, книжные лавки, полные новых книг; витрина натуралиста и в ней застывшие животные с остекленелым взглядом и мертвой шерстью; старинная мебель по соседству с галереей скульптуры из железной проволоки; церковь, массивная и древняя, и напротив нее магазин, мрачный, торжественный, торгующий серебряными кубками и крестами ордена Почетного легиона…

На рю Бонапарт Жан-Марк остановился перед отелем «Моне» и посторонился, чтобы пропустить Мадлен вперед. Она покачала головой:

— Жан-Марк, я остановилась не здесь.

— А где?

— У твоего отца.

Он открыл рот, а глаза его округлились.

— А? — пробормотал он. — Тогда я тебя оставлю…

— Ты со мной не поднимешься?

— Нет.

— Почему?

— Я предпочитаю…

— И Филипп, и Кароль уехали: я одна в квартире.

Он еще колебался.

— Ну пойдем! — повторила Мадлен. — Не валяй дурака!

Он смотрел на нее долго, испытующе, потом произнес низким голосом:

— Ты знаешь, да?

— Да.

— Кто тебе сказал?

— Не имеет значения.

— Папа?

— Да. Пойдем, Жан-Марк.

— Если он узнает, что ты привела меня в дом…

— Ну и что? Нужно же, чтобы ты когда-то туда вернулся! Пойдем, прошу тебя!

Мадлен пошла. Он — следом за ней. Ей казалось, что она на веревке тащит теленка, неповоротливого и вялого. Консьерж прогуливался перед своей комнатой. Он поздоровался с ними. Жан-Марк был мертвенно-бледен. Когда она позвонила в дверь квартиры, он нервно заморгал глазами. Дверь открылась:

— Месье Жан-Марк! — воскликнула Аньес.

Она казалась счастливой и испуганной одновременно. Они быстро прошли перед ней. Гостиная была залита солнцем. Мадлен опустилась в кресло. Жан-Марк остался стоять и смотрел вокруг себя с внимательным, болезненным и беспокойным видом. Хотя ей никто ничего не заказывал, Аньес принесла белого вина для Мадлен и виски с минеральной водой для Жан-Марка. Мадлен выпила глоток вина и пошла искать фенека, которого оставила у себя в комнате. Когда она вернулась, держа Жюли на руках, Жан-Марк не шелохнулся. Стоя с туманным взглядом, он, казалось, целиком отдался нахлынувшему на него потоку воспоминаний. Рука его гладила спинку кресла. Потом он дотронулся до статуэтки из саксонского фарфора, стоящей на круглом столике. На губах у него появилась улыбка.

— Я ненавижу эту вещицу, — сказал он. — Однако мне было бы жалко, если бы кто-то разбил ее!

— Тебе ничего не нужно? — спросила Мадлен.

— В каком смысле?

— Полагаю, что твой отец тебе больше не помогает…

— Нет, но все же я неплохо выкручиваюсь… Ты славная… Спасибо…

— А Валерия?

— Что?

— Ты все еще с ней?

— Да.

— Ты ее любишь?

— Нет.

— Тогда почему ты с ней, если не любишь ее?..

Он удивленно взглянул на нее и ничего не ответил.

Про себя она согласилась, что ее замечание было смешным. Когда же она наконец расстанется с розовыми и голубыми романами своей юности? Жан-Марк опустил голову. На лбу у него пролегла морщина. Вдруг он выпрямился, и она увидела, как у него в глазах засветились растерянность, мольба. Губы скривились, он прошептал:

— Маду, есть одна ужасная вещь: я не могу забыть Кароль. Не хочу ее снова видеть, ненавижу ее, и всякий раз, когда пытаюсь исцелиться от нее с другой, — терплю неудачу!..

— Потому что ты еще не встретил женщину, которая…

Он не дал ей закончить:

— «Женщину, которая», «женщину, которая»! Нет, правда заключается в том, что мне крышка!

— Что ты говоришь?

— Ты в такое не веришь, не веришь в печать, которую один человек накладывает на всю жизнь другого?

— Верила, когда была в твоем возрасте. У меня это прошло. И у тебя пройдет…

Он посмотрел на нее таким же злым взглядом, как в детстве, когда она отнимала у него какой-нибудь приключенческий роман, чтобы заставить делать уроки.

— Я люблю ее, — сказал он глухо. — Никто не сможет ничего сделать с этим. Даже ты!

Жан-Марк налил себе виски, выпил, повернул голову. Его взгляд блуждал по комнате, останавливаясь на каждом предмете. Он словно следил за перемещением какой-то тени. Он видел, он вдыхал Кароль.

— Пойдем ко мне, — сказала Мадлен. — Мне нужно собрать чемодан.

Она увела его, скучного и рассеянного. Он уже был далеко от нее. Даже когда Мадлен говорила с ним, он отвечал ей с задержкой на секунду. И все же он настоял на том, что непременно проводит ее на вокзал.

— Это испортит тебе весь вечер. Ты ничего не намечал?

— Я должен зайти к Валерии в половине девятого. Она подождет!

— Это не очень любезно…

— Почему? Девушки обожают ждать! Чем небрежнее к ним относишься, тем они счастливее!..

Мадлен поняла, что, вот так посмеиваясь над своими сверстницами, он косвенно воздавал должное Кароль.

На вокзале Сен-Лазар мрачная, густая и безмолвная толпа растекалась по вагонам. Мадлен нашла себе сидячее место в первом классе. Жан-Марк поставил ее небольшой чемодан в сетку для багажа и стоял на платформе до отхода поезда.

Когда состав тронулся, он поднял руку. При виде его натянуто улыбающегося лица, мелькнувшего между лицами двух незнакомцев, у Мадлен защемило сердце. Угроза, которую она считала миновавшей, в ее отсутствие возникла снова. В глубине страдающей души Жан-Марка, размышляла она, таилась смутная надежда на то, что его отношения с Кароль возобновятся. Он не мог расстаться с мыслью, что все кончено и Кароль не вернется к нему после какого-нибудь катаклизма. Это двойственное состояние — негодующее сопротивление и стыдливый отказ — не давало ему покоя даже тогда, когда он запрещал себе желать невозможного. Несмотря на свои протесты, он только и жил в скрытом ожидании возобновления их связи. Для него, наверно, никогда не наступила бы развязка. Вероятно, и с возрастом Кароль не потеряла бы над ним своей власти. Да, он даже не замечал бы ее морщин! Он любил бы ее красоту и грацию, которых другие уже не находили бы в ней. Он был из числа тех безумцев, что отказываются признать власть времени.

Мерное покачивание убаюкивало Мадлен. Вокруг сидели незнакомые люди, серьезные и молчаливые, вынашивающие свои заботы, как курицы высиживают яйца. За стеклом вечер ложился на засыпающую равнину. И все это: однообразный стук колес, сиреневые тени неба, сливающиеся с черной землей, далекие огни, уносимые ветром вспять по мере движения поезда, — усиливало тревогу Мадлен. Держа на коленях фенека, она все дальше и дальше удалялась в глубокую ночь. Ей вспомнились слова брата: «Ты не знаешь, что значит для мужчины мысль о том, что он одурачен собственным сыном…» Если бы Кароль захотела, если бы Жан-Марк уступил, если бы Филипп… Мадлен остановилась, удрученная, посмотрела на своих соседей, уж не вслух ли она заговорила?.. Но никто не выражал недоумения. Сидящая напротив пожилая женщина улыбнулась ей, наклонилась вперед и спросила:

— Это маленький фенек, да?

— Да, мадам.

— Его легко воспитывать?

— Очень легко!

— Я бы не смогла его держать. У меня уже две собаки и две кошки…

Мадлен вдруг охватило ощущение покоя: значит, есть все-таки на свете бесхитростные лица, жизнь без сложностей.

Вагон дернулся, проходя стрелку.

X

Опять опечатка! Франсуаза замазала испорченное слово на пяти экземплярах, исправила ошибку легким ударом сухого пальца и стала печатать медленнее. Всегда к концу дня у нее рассеивается внимание, уставшим пальцам не хватает уверенности. Текст, который она сегодня печатала, был особенно скучным: «Отчет о семинаре, состоявшемся в Экс-ле-Бен, по вопросам промышленной собственности, в частности прав на чертежи, модели и фабричные марки». Двести страниц. Она напечатала еще только сто десять. А ей нужно сдать все послезавтра вечером. Дойдя до двадцать шестой строки, она вынула из машинки пять страниц, отделила их от копировальной бумаги и разложила по порядку. Звонок в дверь поднял ее из-за стола. Франсуаза посмотрела на часы: двадцать минут восьмого. Это мог быть только Александр — он часто забывал дома ключ. Она прошла в прихожую, открыла дверь и с удивлением увидела перед собой молодого человека в тенниске гранатового цвета и в облегающих светло-коричневых вельветовых брюках.