Истина короля - Мария Сергеевна Руднева

точках уже настраивали свою сложную технику газетные репортеры – подобное событие ни один таблоид не желал пропускать. Репортеры с особой аккредитацией находились с раннего утра во дворце Цикламенов вместе с экспертной группой – они должны были подтвердить, что паровая машина в самом деле без потерь добралась до точки назначения. Там мистеру Мирту предполагалось спуститься с борта паровой машины и дать несколько интервью экспертному совету и газетчикам, а потом вернуться с пассажирами.

Остальные репортеры и простые зрители будут наблюдать за первым запуском из ангара.

* * *

Огромный павильон спал. Никого не было – тишина висела в воздухе, такая плотная, словно можно было коснуться ее, просто подняв руку. Ангар наполнили пустые столы в ожидании фуршета для важных гостей, стулья и стенды, поясняющие весь путь создания паровой машины – от идеи до воплощения. Целый стенд, по настоянию мистера Мирта, отводился научным изысканиями мистера Гилдероя Эконита. На других стендах располагались наброски, чертежи и записи самого Габриэля – вроде тех, какие он демонстрировал на многочисленных собеседованиях своим будущим коллегам. Отдельную площадь занимал стеклянный стол с моделью паровой машины. Мистер Мирт с Ортансом колдовали над ним несколько дней, не поднимая головы, и в результате получился забавный эксперимент для развлечения публики – от нажатия определенных рычажков паровая машина ехала, тормозила и поворачивала, у нее крутились колеса, и из миниатюрной трубы шел дым. «Оживление» игрушечной модели пришло в голову мисс Амелии.

– Ведь это так интересно – рассмотреть в миниатюре, как будет работать вот это огромное механическое чудо! – твердила она так убедительно, что Ортанс сдался первым и к следующему вечеру принес чертежи.

Мистер Анатоль Черч, узнав о задумке, пришел в полный восторг. Ведь это значило, что еще больше зевак удастся заманить в таинственный паровой павильон!

А посреди зала дремала паровая машина – величественная и прекрасная. Мистер Мирт подошел к ней и погладил хромированный блестящий бок.

– Сегодня, – шепнул он, словно паровая машина была живой и могла его услышать. – Мы сделаем это. Сегодня наш день.

И ему показалось, что паровая машина ответила – низкими вибрациями, едва ощутимым гулом. Мистер Мирт не удивился. Для него, подменыша фаэ, все вокруг было наполнено жизнью. Текла бы в нем королевская кровь – и он смог бы, наверное, однажды докричаться до металла, силой голоса пробудить его. Выросший в большом промышленном городе, он не разделял страха фаэ, живших среди предрассудков прошлого, перед железом и металлом. Вопреки суевериям железо никому не могло навредить. Оно, точно земля или камень, становилось частью жизни. Да и сами фаэ пользовались стальными наконечниками для стрел и закаленными мечами, так что страх был надуманным и не подлежал никакой логичной аргументации. С железом вообще было проще договориться, чем даже с камнем.

Или с деревом, которое дети Даннан давно подчинили себе.

По крайней мере, в упрямстве паровая машина явно уступала Поупу.

К хромированному паровозу был уже прицеплен вагон – всего один, хотя для маленькой модели мистер Мирт соорудил сразу несколько крошечных миниатюр. Он хотел сделать и настоящие вагоны, чтобы продемонстрировать истинный масштаб будущих поездов, но мистер Черч отговорил – якобы поражать неготовые умы лунденбурхцев следует постепенно. А для того, чтобы прокатить членов Парламента, хватит и одного удобного вагона, с креслами, обитыми алым бархатом, с удобными столами и медными ручками.

Что ж… Учредителю Выставки с многолетним стажем должно быть виднее, что цепляет посетителей.

А мистеру Мирту достаточно было уже того, что паровая машина двинется в свой первый путь.

То, что я делаю, думал мистер Мирт, сидя на ступеньке паровоза, я делаю во имя Просвещения.

Во имя тех, кто живет обычной жизнью, жизнью плотной и тяжелой, и редко когда может поднять в небо взгляд и увидеть звезды – огромную россыпь серебра над городом. Далекие звезды, изредка срывающиеся с небосклона, чтобы одинокий мальчишка мог загадать желание. Далекие боги, всегда приглядывающие за своими детьми…

Во имя тех, кому трудно изо дня в день вертеться, обеспечивая себя и детей пропитанием и теплой одеждой, кто каждый день месит грязь мостовых, убивает глаза, руки и спину на неблагодарной работе, получая за это горсть монет.

Во имя тех, кто зябнет одиноко, глядя на холодные молчаливые дольмены, тоскуя по магии фаэ, текущей в воздухе. Кто знает и помнит, каким был Лунденбурх при них – и каким пустым, осиротевшим остался теперь.

Во имя тех, кто рад любому шансу облегчить свою жизнь хотя бы на несколько граммов, хотя бы на вес души.

То, что делаю, я делаю ради короля и его семьи, ради растерзанного сердца погибшей империи, ради Гилдероя Эконита и всех тех, кто был, как и он, сгноен в бедламе, изгнан, сослан, уничтожен и позабыт.

Ради тех, кто живет в Лунденбурхе сейчас, кто любит его таким, какой он есть – шумный грязный портовый город, застроенный бесконечной чередой особняков, опирающихся на спины бедняцких лачуг, где богатые стараются не испачкать носков сапог о жизнь бедняков.

Если то, что делаю, сделает хоть чью-то жизнь проще, изменит ее, наполнит новым смыслом, даст дело, работу, цель существования, вдохновит или заставит творить…

Это все уже было не зря.

Мистер Габриэль Мирт оперся затылком на дверь паровой машины и прикрыл глаза. До открытия Выставки оставалось еще несколько часов.

Из дневника Амелии Эконит

Лунденбурх, Декабрь, 18** год

С первого дня у меня нет ни малейшего сомнения в том, что затеял мистер Мирт. Габриэль, безусловно, гений. Но все это я столько раз писала в своих заметках, что ты, наверное, уже устал от моих бесконечных восторгов и восхищений.

Помнишь, как я завела этот дневник? Втайне от матушки прятала под подушками и носила ключик в башмаке, прижимая пяткой, чтобы она не узнала, что я все еще говорю с тобой.

Она считает, я слишком зациклилась на тебе, что это ты меня испортил. Не только своей смертью, но и жизнью, которую она никогда не одобряла. Ведь в голову моей дорогой матушки никак не может улечься мысль, что я сама выбрала свою судьбу и дело, за которое стоит бороться. Если девушка добровольно отказывается от замужества, борется за права женщин или принимает рискованные решения, то из этого следует, что на нее обязательно оказывается чье-то дурное влияние. Девушка ведь никак не может принять решение сама.

Все оттого, что матушка боится, что не сможет больше решать за меня, как мне жить – и боится правильно. Слышал бы