Особый склад ума - Джон Катценбах

Агент Мартин сидел за своим столом, играя маленьким детским резиновым мячиком, который, играя, бросал о стену, а потом снова ловил. При этом мячик издавал глухие шлепающие звуки. Иногда детективу не удавалось его поймать, тогда он ругался и начинал игру сначала.

— Один… два… три… — считал он.

Джеффри, писавший на доске мелом, покосился в сторону напарника:

— Тогда уж следует говорить «опаньки-шлепаньки». Надо быть последовательным и пользоваться соответствующей детской терминологией.

Мартин улыбнулся:

— Вы играйте в свою игру, а я буду играть в свою. — Он убрал мяч в ящик стола и стал читать написанное Клейтоном на доске.

Доска по-прежнему оставалась разделенной на две половины, и в верхней части каждой из них имелось по заголовку. Джеффри вписал дополнительную информацию, однако расположил ее в общем столбце под единым названием «Сходство». Там указывались подробности, касающиеся положения тела каждой найденной жертвы, места, где ее нашли, и отсутствия указательных пальцев. В случае четвертой жертвы с этими подробностями был связан ряд проблем. Клейтон столкнулся с изрядным скептицизмом со стороны Мартина: в отличие от профессора, тот не желал признать, что различия в положении тел убитых девушек есть проявление некоего глубинного сходства, ведь каждое из них было тщательно продумано убийцей. И отсутствие указательного пальца на левой, а не на правой руке, как у других жертв, по мнению профессора, лишь подтверждало тот факт, что все эти преступления совершены одним и тем же человеком. Когда Клейтон все это высказал, детектив с присущим ему упрямством покачал головой, выражая сомнение, и заявил:

— Похожее — это похожее. Разное — это разное. А вы хотите мне доказать, что разное одинаково. Тут у вас что-то не сходится.

На той стороне доски, где было написано «преступник неизвестен», достойных внимания наблюдений имелось значительно меньше. Клейтон до сих пор так и не признался детективу, что на этой стороне доски все было стерто и ему пришлось восстанавливать записи. Ему не хотелось бросать тень на репутацию здешней Службы безопасности.

Клейтон не принял никаких мер, чтобы понадежнее спрятать информацию об убийствах — доклады об осмотре места преступления, результаты вскрытия, протоколы опроса свидетелей и тому подобное, — которая начала скапливаться у них в шкафах. Многое хранилось и в электронной форме в компьютерах, но Джеффри полагал, что тот, кто способен справиться с самым что ни на есть хитроумным электронным замком, сумеет запросто прочитать все, что собрано в их компьютерах.

Поэтому Клейтон зашел в канцелярский магазин и купил там небольшой блокнот в кожаном переплете. В эпоху компьютеров и высокоскоростной передачи данных блокнот может показаться анахронизмом. Но у блокнота есть одно неоценимое преимущество: его можно сунуть в карман куртки или пиджака и унести с собой. Скромный размер гарантировал, что блокнот всегда будет при нем и, таким образом, сделанные в нем записи останутся известными ему одному. Тайну своей записной книжки Клейтон не желал доверять ни электронным устройствам, ни компьютерным паролям. Ее страницы стали быстро заполняться соображениями и наблюдениями, которые были связаны с мучащими профессора туманными сомнениями. Он пока не мог облечь их в ясную и четкую форму, но тем не менее они терзали Джеффри все сильнее и сильнее.

На одной из первых страниц он вывел: «Кто стер написанное на доске?» — а затем, уже под этим вопросом, привел четыре возможности:

1. Кто-то из обслуживающего персонала — возможно, по ошибке.

2. Кто-то из начальства. Например, Мэнсон, Старквезер или Банди.

3. Мой отец, он же убийца.

4. Убийца — не мой отец, который хочет, чтобы я считал его своим отцом.

Первую версию он отверг, ознакомившись с графиками работы уборщиков и вообще с организацией их труда. Он даже переговорил с некоторыми из них. При этом выяснилось два любопытных обстоятельства: во-первых, агент Мартин велел убираться в их кабинете только в его присутствии, а во-вторых, в Пятьдесят первом штате сотрудники Службы безопасности территории имели возможность пройти в любое помещение с любой, даже самой сложной, электронной системой защиты от несанкционированного доступа.

Вычеркнул он и здешних «шишек». Чисто теоретически было действительно крайне трудно поверить в их какую-либо причастность. Хотя нестертое утверждение, как ему было хорошо известно, соответствовало их взглядам на расследование, он счел пока преждевременным ожидать с их стороны такую форму давления на проводимое им следствие. Конечно, он понимал, что давление на него в свое время оказано будет, и довольно скоро. В подобных случаях таких людей, как здешние заправилы, волнует лишь одно: чтобы он раскрыл убийство в кратчайшие сроки. Однако профессор сомневался, чтобы давление со стороны его нанимателей могло проявиться в столь утонченно-изощренной форме, как уничтожение сделанных на доске записей.

Таким образом, оставалось всего два возможных варианта — два остающихся без ответа вопроса, которые с самого начала его мучили.

Его, как обычно в подобных случаях, одолевало и множество других вопросов, в том числе связанных с последними двумя. Многие из них он записывал по вечерам перед сном в заветный блокнот. Если те несколько слов на доске стер убийца, кем бы он ни был, то с какой целью? В своем блокноте Джеффри ответил на этот вопрос кратко: «С какой угодно!» — и подчеркнул написанное тремя чертами.

— Ну, что станем делать дальше, профессор? — обратился к нему агент Мартин. — Снова опросим возможных свидетелей? Поговорим с судмедэкспертом, чтобы из первых рук получить сведения о том, как умерла наша последняя жертва? Ну, говорите-ка, что у вас на уме?

Мартин ухмылялся, но Клейтон уже научился понимать, что за подобной усмешкой у его напарника обычно скрывается гнев.

— Хорошая идея, — кивнул Джеффри. — Отправляйтесь к судмедэксперту и скажите, что нам нужно официальное заключение о смерти к середине этого дня. Используйте ваше умение убеждать. Этот человек, верно, крепкий орешек и не спешит выполнять свои обязанности.

— Он просто к ним не привык, — возразил агент Мартин. — Здешний судмедэксперт чаще имеет дело с осложнениями после прививок или случаями инфекционных болезней, с которыми здешняя иммиграционная служба никого сюда не пускает, хоть из остальных пятидесяти штатов, хоть из-за границы. А судмедэксперт разбирайся. Ну а вскрытие жертв убийства… это не из местного репертуара.

— Тогда подогрейте в нем энтузиазм.

— А чем, профессор, займетесь вы, пока я стану действовать всем на нервы?

— Сяду за стол и запишу все относящиеся к судебной медицине особенности каждого преступления, чтобы мы могли сконцентрироваться на элементах их сходства.

— Звучит обнадеживающе, — процедил детектив, поднимаясь с кресла. — Работа, которая вам предстоит, и впрямь очень важна.

— Главное, пошире закинуть сети, — ответил Джеффри. — Никогда не знаешь, что они принесут. Улова в расследованиях такого рода можно ждать в любой момент.

Мартин покачал головой.

— Нет, — отрезал он. — Не думаю. Конечно, это справедливо для большинства случаев, связанных с убийствами. Я и сам это знаю, потому что именно этому учат во всех полицейских академиях. Но здесь иное, профессор. Тут нам потребуется нечто похитрее.

Детектив направился к двери, но на полпути обернулся и обратился к профессору:

— Именно поэтому вы здесь. Вы тут затем, чтобы выяснить, что это «нечто похитрее» собой представляет. Постарайтесь об этом не забывать. И работайте, профессор, над этим, работайте.

Джеффри кивнул, но его напарник вышел раньше, чем успел увидеть этот ответ. Подождав несколько минут, профессор быстро встал, схватил блокнот, набросил пиджак и тоже вышел, не имея ни малейшего намерения заниматься всеми теми делами, о которых только что говорил детективу, однако имея в голове четкий план предстоящих действий: он знал, что ему нужно выяснить.

Редакция газеты «Нью-Вашингтон пост» располагалась вблизи центра города. Впрочем, Джеффри не был вполне уверен, что именно слово «город» подходит для обозначения центральной части этого мегаполиса. Она совершенно не походила на район с урбанизированной застройкой. Повсюду под вывеской организации городского пространства чувствовался жесткий порядок. Сетка пересекающих друг друга под прямыми углами улиц соблюдалась неукоснительно, они поражали единообразием, так же как и ухоженные деревья, которыми они были обсажены. Боковые дорожки, широкие и просторные, напоминали скорее променады, чем обычные городские тротуары. Здесь почти не ощущалось столь типичного для других городов смешения стилей. Никакого оголтелого соперничества между старым и новым, когда одно налезает на другое, создавая впечатление полнейшего хаоса.