Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский

на Кавказе, простудившись на охоте, он тоже «подумывает» о чахотке.

Видимо, «ясные признаки к чахотке», которые обнаруживались у отца, не стираются из памяти сына. Что говорить об отцовских кровохарканиях, если до глубокой старости не забывается, того более – заносится в стариковские воспоминания как одно из памятных детских впечатлений: родственник-гость, появившийся в гостиной в халате, – у него была последняя стадия чахотки.

По дороге с Кавказа в Дунайскую армию Толстой, используя отпуск, заезжает в Ясную Поляну. Все четверо братьев сходятся вместе (обстановка в имении самая простая – спят в общей комнате на полу). Не исключено, что возникают разговоры о здоровье – в их переписке тема наличествует. Возможно, у Дмитрия и Николая Николаевичей уже заметны приметы заболевания, которое на протяжении ближайших шести лет сведет обоих в могилу.

Знаем, что Лев Николаевич после смерти брата Митеньки (в январе 1856-го) корит себя за недостаток чувства, которое якобы вызвало в нем это событие. Знаем также, что укоры несправедливы: событие пережито им сильно и остро. И, видимо, не только душевно.

Недели три он – «в тумане», нездоров: «приливы к сердцу, которые меня было напугали, но теперь доктор сказал, что это геморроидальное, я перестал пить кофе и водку, и мне стало гораздо лучше».

Лучше становится ненадолго. Весной и летом его донимают самые разнообразные недомогания: сердцебиение, которое мешает ходить, боль в горле, привычная зубная боль, расстройство желудка, ревматизм (неловко повернулся, делая гимнастику). В начале сентября «колотье в боку», но… едет на охоту. По возвращении ему все хуже и хуже. Доктора пускают кровь, ставят пиявки – «кажется, я умру». Через три дня: «Здоровье мое и поправилось и нет. Боли той нет, и воспаления нет, но какая-то тяжесть в груди, покалывает и к вечеру болит». Еще через три дня: «Здоровье очень худо, морально ослаб, работал нынче без охоты. Кажется, чахотка». (Снова чахотка оказывается рядом с неудачной работой.) И еще три дня спустя: «Здоровье поправилось, приезжал Троицкий». Видимо, Троицкий, тульский врач, приехавший в Ясную, его успокаивает. Но он все же прислушивается к себе: «Здоровье лучше, но все подозрительно».

Свидетельство

В это время появляется официальное медицинское свидетельство, которое нужно Толстому в связи с прошением об отставке. Общая картина в документе выявляется достаточно ясно. Отмечены заболевания, которые останутся при Толстом, обнаруживая себя с большей или меньшей степенью тяжести, на протяжении всей его жизни – склонность к воспалению легких, страдания печени, расстройства пищеварения. Но поскольку первое прошение, поданное несколько раньше, удовлетворено не было, возможно, знакомый врач, тот же Троицкий, выдавая свидетельство, по просьбе Толстого, несколько усилил описание отдельных болезненных проявлений.

Дано сие прикомандированному к С-Петербургскому Ракетному заведению г. поручику 12-й артиллерийской бригады графу Льву Николаевичу Толстому в том, что от роду ему 27 лет, телосложения среднего, сухощав, – находясь во время военных действий против неприятеля на Кавказе и под Севастополем при бивачной жизни, подвергался влиянию сырой и холодной погоды, несколько раз был болен воспалением легких с ревматическим страданием в руках и ногах, при врачебном пособии и обильном кровопускании болезнь уничтожалась; кроме сего, был одержим крымскою лихорадкою, после коей осталось отвердение печени, обнаруживающееся тупою болью в правом боку с расстройствами пищеварения. В сентябре месяце текущего года возобновилось жестокое воспаление легких с поражением сердечной сумки, каковое болезненное состояние обнаружилось сильным жаром в теле, тяжким дыханием с стреляющей болью по преимуществу в левом боку груди, кашлем, беспокойством, тоскою, обмороками и сухим треском, маскирующим дыхание; при принятом мною деятельном медицинском пособии, как то: обильным кровопусканием, пиявками и врачебными внутренними и наружными средствами, скоротечная его болезнь была побеждена, но осталось биение сердца, сопровождаемое одышкою, особенно ожесточающееся при возмущении и движении; сверх сего, вследствие отверделости печени, оставшейся после крымской лихорадки – аппетит его слабый, пищеварение неправильное с упорными запорами, сопровождаемыми приливами крови к голове и кружением в оной; при сырой же погоде появляются летучие ревматические боли в конечностях. Для поправления расстроенного здоровья необходимо продолжительное лечение при покойном образе жизни и употребление натуральных минеральных вод; почему он при настоящем болезненном состоянии не может продолжать службы. – В чем сим удостоверяю моим подписом с приложением печати. Город Тула. Октября 19 дня 1856 г.

Врачебному совету относительно покойного образа жизни и продолжительного лечения Лев Николаевич не следует (видимо, не чувствует необходимости следовать). До конца октября охотится, затем отправляется в Москву, оттуда в Петербург, живет насыщенно, горячо. В Петербурге обращается к известному врачу Шипулинскому: «Хорошо только то, что здоровье мое хорошо и что Шипулинский сказал, что у меня грудь здоровешенька».

«Кошемар чахотки»

Весной 1857 года, путешествуя по Европе, в Париже, Толстой едет смотреть публичную смертную казнь. «Имел глупость и жестокость смотреть», – обозначит он свой поступок. Но – человек, испытывающий себя. Казнят преступника, убийцу. Зрелище привлекает множество народа. На площади, где установлена гильотина, еще с ночи собирается 12–15 тысяч человек. В толпе женщины, дети.

«Это зрелище мне сделало такое впечатление, от которого я долго не опомнюсь», – напишет он в тот же день. Годы спустя он с ужасом будет вспоминать: когда голова и тело разделились и со стуком упали в ящик, он не умом, не сердцем, а всем существом своим понял, что это не нужно, что это дурно, что все рассуждения о смертной казни – злая чепуха. «Я видел много ужасов на войне и на Кавказе, но ежели бы при мне изорвали в куски человека, это не было бы так отвратительно, как эта искусная и элегантная машина, посредством которой в одно мгновение убили сильного, свежего, здорового человека».

Ночью после казни он долго не в силах заснуть («гильотина долго не давала спать и заставляла оглядываться»). Когда же наконец засыпает, гильотина является ему во сне – ему снится, что его самого казнят. Утром он встает больным – и вдруг решает немедленно бежать из Парижа. Назавтра он отправляется в Женеву. По приезде тотчас свидетельствует: «Чувствую себя здоровым и почти веселым».

В Швейцарии у него прекрасное дружеское общество, во главе с Александрой Андреевной Толстой, он интересно, весело, проводит время, путешествует по горам. Недуги, конечно, тоже его донимают, принося с собой дурное настроение, подчас это «страдания потешные и забавные» – вроде ячменя на глазу, о котором Толстой пишет, что мучает так, что он лишился всех чувств: «Плохо вижу, плохо слышу, плохо нюхаю и даже очень еще поглупел».

Но спустя некоторое время его начинают донимать головные боли. «Голова болит, и мрак на меня нашел ужасный»…