Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский

ранена, когда несла обед на бастион.

Толстой, конечно же, открывает нам то, что видел, что пережил сам. Точно так же, как на улицах города солдаты и матросы исполняют любую будничную работу – запрягают лошадей, таскают на плечах ящики и мешки, налегают на весла, перевозя на другую сторону бухты людей и грузы, точно так же, привычно и спокойно, «с бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством», защитники Севастополя стоят под обстрелом на бастионах, делают вылазки, сражаются врукопашную.

С этими героями, постоянно жертвующими жизнью (подсчитано: во время бомбардировок неприятель обрушивает на город 36 400 выстрелов в сутки), Толстой хочет прежде всего познакомить нас именно на перевязочном пункте. Здесь цена их героизма, по-своему, всего нагляднее.

Но и сам перевязочный пункт под пером Толстого – тот же бастион, место подвига. Здесь героически действуют, сражаются за жизнь раненых бойцов военные медики – врачи и сестры.

«Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, – увидите ужасные, потрясающие душу зрелища…»

И того более – вот какого размаха обобщение приходит на ум Толстому, когда он продолжает свое путешествие по комнатам и залам перевязочного пункта! – «…увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении – в крови, в страданиях, в смерти…»

Сестры милосердия

Именно поэтому, догадываемся без труда, перевязочный пункт как важнейший образ, примета героического Севастополя появляется во всех трех «севастопольских рассказах». Никогда прежде и никогда после, на всем громадном пространстве грядущего творчества Льва Толстого, медицина не занимает такого важного и высокого места.

Случайным знакомством с перевязочным пунктом начинает свою недолгую севастопольскую жизнь (его убьют в первом же бою) молодой офицер Володя Козельцов в рассказе «Севастополь в августе 1855 года».

«Войдя в первую комнату, обставленную койками, на которых лежали раненые, и пропитанную этим тяжелым, отвратительно-ужасным госпитальным воздухом, они <Володя и его старший брат, тоже офицер> встретили двух сестер милосердия, выходивших им навстречу.

Одна женщина, лет пятидесяти, с черными глазами и строгим выражением лица, несла бинты и корпию и отдавала приказания молодому мальчику, фельдшеру, который шел за ней; другая, весьма хорошенькая девушка, лет двадцати, с бледным и нежным белокурым личиком, как-то особенно мило-беспомощно смотревшим из-под белого чепчика, обкладывавшего ей лицо, шла, руки в карманах передника, потупившись, подле старшей и, казалось, боялась отставать от нее.

– Верно, они недавно здесь? – спросила сестра у Козельцова, указывая на Володю, который, ахая и вздыхая, шел за ними по коридору.

– Только что приехал.

Хорошенькая сестра посмотрела на Володю и вдруг заплакала.

– Боже мой, Боже мой! Когда все это кончится! – сказала она с отчаянием в голосе».

Мы можем не угадать в этой сцене важного отличительного признака обороняющегося Севастополя, который тотчас бросался в глаза первым читателям рассказа. Именно в пору Крымской войны в госпиталях появляются медицинские сестры.

Великий русский хирург Николай Иванович Пирогов, отправляющийся из Петербурга в Крым для организации там медицинской помощи, создает первую в России группу сестер милосердия – ее называют Крестовоздвиженской общиной. Сестры вслед за Пироговым направляются в Севастополь. Их деятельность привлекает к себе заинтересованное внимание россиян. И появление сестер на страницах «севастопольских рассказов» Толстого неслучайно.

Деятельное участие

В рассказе «Севастополь в мае» – писатель приводит на перевязочный пункт князя Гальцина, петербургского аристократа, адъютанта, прибывшего в город из столицы с каким-то поручением. Князю непременно хочется посмотреть войну и прослыть храбрецом: во время начавшегося обстрела он отправляется в сторону бастионов. Навстречу ему солдаты несут на носилках и ведут под руки раненых. Князю кажется, что много лишнего народа уходит с места боя, он останавливает встречного солдата и строго допрашивает, куда он идет и зачем. «Но в это время, совсем вплоть подойдя к солдату, он заметил, что правая рука его была за обшлагом и в крови выше локтя». Солдат ранен в руку пулей, еще и – «не могу знать, чем голову-то прошибло, – и, нагнув ее, показал окровавленные и слипшиеся волосы на затылке». Солдат при этом еще и оправдывается, что нипочем не ушел бы с бастиона, если бы не пришлось вести раненого в ногу товарища. Князю становится стыдно. Он следует за солдатами на перевязочный пункт. «С трудом пробившись на крыльце между пешком шедшими ранеными и носильщиками, входившими с ранеными и выходившими с мертвыми, Гальцин вошел в первую комнату, взглянул и тотчас же невольно повернулся назад и выбежал на улицу. Это было слишком ужасно!»

Петербургский аристократ бросается прочь, но Толстой остается на месте, внимательно всматриваясь в происходящее вокруг. Он дает своеобразную вводную главку-отступление – широко написанную в целом и точно схваченную в подробностях картину перевязочного пункта. В ней не действует ни один из героев рассказа – она необходима автору сама по себе. Любопытно, что даже геометрически эта маленькая, одна страничка всего, главка-картина поставлена в центр повествования – срединная по счету и по количеству текста, бывшему перед ней и следующему после.

«Большая, высокая темная зала – освещенная только четырьмя или пятью свечами, с которыми доктора подходили осматривать раненых, – была буквально полна. Носильщики беспрестанно вносили раненых, складывали их один подле другого на пол, на котором уже было так тесно, что несчастные толкались и мокли в крови друг друга, и шли за новыми. Лужи крови, видные на местах незанятых, горячечное дыхание нескольких сотен человек и испарения рабочих с носилками производили какой-то особенный, тяжелый, густой, вонючий смрад, в котором пасмурно горели четыре свечи на различных концах залы. Говор разнообразных стонов, вздохов, хрипений, прерываемый иногда пронзительным криком, носился по всей комнате. Сестры, с спокойными лицами и с выражением не того пустого женского болезненно-слезного сострадания, а деятельного практического участия то там, то сям, шагая