История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Джованни Казанова

Лебель был обаятельный мужчина, которому не было еще и пятидесяти лет, с благородной внешностью. В момент отъезда он обнял ее на французский манер, не прося у меня позволения, и она ответила ему с большой грацией.

Она сказала мне после его отъезда, что знакомство с этим человеком может ей быть только полезно, и она рада находиться с ним в переписке.

Назавтра мы привели все в порядок для путешествия. Я увидел Ледюка, отправляющегося на носилках, с тем, чтобы провести ночь в четырех лье от Золотурна. На следующий день, в четыре часа утра, хорошо вознаградив семью консьержа, повара и лакея, которые оставались, я выехал в своей коляске, со своей бонной, и в одиннадцать часов прибыл в Берн, остановившись в «Соколе», куда двумя часами ранее прибыл Ледюк. Договорившись обо всем с хозяином, потому что я хорошо знал обычай швейцарских хозяев гостиниц, я поручил слуге, которого я оставил себе и который был из Берна, позаботиться о Ледюке и передать его заботам самого лучшего врача страны по этим заболеваниям. Пообедав с моей бонной в ее комнате, потому что мою прибирали, я отправился вручить мое письмо портье г-на де Мюрэ, а потом пошел пройтись.

Глава VIII

Берн. Мата. Мадам де ла Саон. Сара. Мой отъезд. Прибытие в Базель.

Выйдя на возвышенность на окраине города, я увидел широкую равнину и маленькую речку, спустился по меньшей мере на сотню ступенек и остановился при виде тридцати-сорока кабинок, которые были ничем иным как ложами для людей, намеревающихся принять ванную. Человек приличного вида спросил у меня, не хочу ли я принять ванну, и когда я ответил утвердительно, он открыл мне ложу, и вот, несколько служанок подбежали ко мне. Человек сказал, что каждая из них мечтает о чести мне услужить при ванной, и что мне надо выбрать, кого я хочу. Он сказал, что за малый экю я получу ванну, девушку и завтрак. Я бросил платок, как знатный турок, той, которая показалась мне лучшей, и зашел внутрь.

Она заперла дверь изнутри, обула меня в туфли и сердито, не смотря мне в лицо, покрыла мои волосы и мой тупей шелковым платком, раздела меня и, поместив в ванную, разделась сама и зашла туда, не спросив у меня позволения; она начала меня тереть повсюду, кроме места, которое я прикрыл рукой, догадавшись, что я не хотел, чтобы она его трогала. Когда я почувствовал, что хорошо растерт, я попросил у нее кофе. Она вышла из ванной, позвонила и открыла дверь. Затем снова зашла в ванну, не смущаясь, как будто была полностью одета.

Минуту спустя старая женщина принесла нам кофе. Затем вышла, и моя банщица снова вышла из ванной, чтобы запереть дверь, и вернулась на прежнее место.

Я увидел, хотя и не особенно на этом задерживаясь, что в этой служанке было все, чего бы мог себе вообразить страстный любовник в объекте своей влюбленности. Правда, я чувствовал, что ее руки не нежны и, возможно, ее кожа на ощупь грубовата, я не заметил на ее лице следов того, что мы называем благородством, и улыбки, которую приносит воспитание, чтобы выразить нежность, ни, наконец, взгляда, который подразумевает затаенные чувства удовольствия, уважения, застенчивости и стыдливости. При всем том, моя швейцарка, восемнадцати лет, имела все, чтобы нравиться мужчине, который хорошо себя чувствует и который не враг природе; несмотря на это, она меня не задевала.

Но отчего? — говорил я себе; эта служанка красива, у нее красивый разрез глаз, белые зубы, яркий цвет ее лица говорит о здоровье, — и она на меня не производит абсолютно никакого впечатления? Я вижу ее совершенно обнаженной, и она не вызывает у меня ни малейших эмоций? Почему? Это может быть только оттого, что у нее нет ничего, чем пользуется кокетство, чтобы внушить любовь. Мы любим, стало быть, лишь искусство и обман, и правда больше нас не соблазняет, если ей не предшествует некий искусственный прием. Если при нашей привычке одеваться, а не ходить голышом, лицо, которое показывают всем, имеет самое малое значение, почему считается, что это лицо становится главным? Почему оно становится причиной нашей влюбленности? Почему, единственно основываясь на его свидетельстве, мы судим о красоте женщины, и почему готовы даже извинить ей, если остальные части, которые она нам не показывает, находятся в противоречии с ее красивым лицом, насколько мы можем об этом судить? Не было ли бы более натуральным и более сообразным разуму, и не было бы лучше ходить повсюду с прикрытым лицом, а остальное — обнажать, и влюбляться, таким образом, в объект, не вожделея для увенчания нашего пламени к физиономии, отвечающей, по нашим представлениям, прелестям, которые делают нас влюбленными? Без сомнения, так было бы лучше, потому что тогда влюблялись бы только в истинную красоту, и легко извиняли бы, если, сняв маску, обнаруживали, что лицо, которое мы воображали прекрасным, некрасиво. Отсюда следует, что женщины с некрасивым лицом не смогут никогда решиться его открыть, и что лишь доступные женщины окажутся среди красавиц; но некрасивые не вызовут даже и вздоха; они будут готовы на все, лишь бы не быть вынужденными раскрыться, и пойдут в этом до конца, лишь когда убедятся, что своей действительной прелестью убедили нас, что мы легко можем отвлечься от красоты лица. Очевидно и неоспоримо, однако, что непостоянство в любви происходит только от разнообразия лиц. Если бы не это, мужчина сохранял привязанность к своей первой, которая ему понравилась.

Выйдя из ванной, я дал ей полотенца, и когда она меня вытерла, сел, и она меня причесала. В то же время я оделся и обулся, и, завязав мне башмаки, она за минуту оделась, обсохнув на воздухе. Уходя, я дал ей малый экю, затем шесть франков для нее самой, но она мне их вернула с недовольным видом и ушла. Это происшествие привело к тому, что я вернулся в гостиницу огорченным, потому что эта девушка сочла себя обиженной и не безосновательно. После ужина я не мог отказать себе рассказать моей бонне всю эту историю, которую она выслушала с большим вниманием и прокомментировала ее. Она сказала, что та наверняка не красива, иначе я бы не смог противиться желаниям, которые она мне внушила, и что она хотела бы ее увидеть. Я предложил отвести ее туда, и она сказала, что я бы доставил ей удовольствие, Но она должна будет переодеться мужчиной. Сказав это, она поднялась, и через четверть часа я увидел ее одетой в платье Ледюка, но без штанов, потому что она не смогла их найти. Я предложил ей надеть мои, и мы договорились на завтрашнее утро. Я увидел ее передо мной в шесть утра, полностью одетой и с голубым рединготом, который ее чудесным образом преобразил. Я быстро оделся, и, не отвлекаясь на завтрак, мы отправились на Мату — так называется то место. Моя бонна, оживленная в предвкушении удовольствия, которое доставит ей это приключение, сияла радостью. Невозможно было догадаться, что одежда на ней — не ее пола, и держалась она, как и должно человеку, облаченному в редингот.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});