История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Джованни Казанова

— Опубликуйте его.

— Боже сохрани.

— Тогда сожгите его.

— Я не осмеливаюсь.

К шести часам явился г-н де Мюрэ повести меня смотреть военные маневры, которые проводят за городом граждане Берна, все поголовно солдаты. Я спросил у него, что за изображение медведя имеется на воротах, и он сказал, что «Берн» по-немецки означает «Медведь», поэтому это изображение имеется на знамени кантона — второго по значению, но самого большого и богатого. Это полуостров, образованный течением Аара, истоки которого находятся вблизи истоков Рейна. Он говорил мне о мощи своего кантона, его владениях, округах, объяснил, кто такой advoyè[26]; затем говорил о политике, дав описание различных существующих здесь систем власти, образующих Швейцарское содружество.

— Я понял, — сказал я ему, — что кантоны, которых тринадцать, могут каждый иметь свою систему правления.

— Есть даже такой кантон, — сказал он, — у которого их четыре.

Но самым большим удовольствием для меня было ужинать с четырнадцатью или пятнадцатью мужчинами, — все сенаторы. Никакого веселья, никаких фривольных разговоров, никакой литературы — лишь общественное право, государственные интересы, коммерция, экономика, спекуляции, любовь к родине и обязательства предпочесть свободу самой жизни. Однако к концу ужина все эти несгибаемые аристократы начали оттаивать — sollicitant explicuere frontem[27] — неизбежное воздействие напитков, которым я также отдал дань уважения. Они начали с восхваления умеренности, но сочли мою чрезмерной. Они не принуждали меня, однако, пить, как русские, шведы, а также часто и поляки.

В полночь компания рассталась. Для Швейцарии час был поздний. Они меня благодарили и просили безусловно рассчитывать на их дружбу. Один из них, который до того был хмур, осудил республику Венецию за изгнание граубюнденцев, но, освежившись вином, попросил у меня прощения. Он сказал, что каждое правительство должно блюсти свои собственные интересы прежде иностранных, со стороны которых раздается критика его действий.

Вернувшись к себе, я нашел бонну спящей в моей кровати; я был очарован этим. Я осыпал ее сотней ласк, которые должны были убедить ее в моей любви и моей благодарности. Для чего нам стесняться? Мы должны считать себя мужем и женой, и я не мог представить себе, что настанет день, когда мы расстанемся. Когда любят друг друга, считают это невероятным.

Я получил письмо от м-м д'Юрфэ, в котором она просила меня уделить внимание М-м де ла Саон, жене генерал-лейтенанта, своего друга, которая приехала в Берн в надежде излечить свою болезнь кожи, которая ее обезобразила. Эта дама прибыла с высокими рекомендациями во все основные дома города. Она давала ужины каждый день, имея превосходного повара, и приглашала только мужчин. Она объявила, что не возвращает визиты кому бы то ни было. Я сразу отправился отдать ей мои реверансы, но какой грустный спектакль!

Я увидел женщину, одетую с наибольшей элегантностью, которая при моем появлении встала с софы, на которой до того привольно расположилась, и, сделав мне красивый реверанс, вернулась на свое место, предложив мне сесть рядом. Она видела мое удивление и мою озадаченность, но, сделав вид, что не замечает этого, начала обычный светский разговор. Вот как она выглядела.

Очень хорошо одета, кисти и руки открыты по локоть и очень красивы. Под прозрачным фишю видна белая маленькая грудь, вплоть до розовых бутонов. Лицо же чудовищное; оно внушает жалость, вызывая перед тем ужас. Оно представляет собой черноватую корку, неприятную, отвратительную, скопление ста тысяч бубонов, составляющих маску, идущую от верха груди вплоть до края лба, от уха до уха. Носа ее не видно. На лице видны лишь прекрасные черные глаза и безгубый рот, который она держит все время полуоткрытым, чтобы продемонстрировать два ряда несравненных зубов и разговаривать в очень приятном стиле, приправляя речь замечаниями и шутками наилучшего тона. Она не могла смеяться, так как боль, вызываемая контрактурами мускулов, заставляла ее плакать, но казалась довольной, видя смех тех, кто ее слушал. Несмотря на свое достойное жалости состояние, она обладала умом веселым и изукрашенным, тоном и обхождением истиной парижанки. Ей было тридцать лет, и она оставила в Париже трех детей малого возраста, вполне красивых. Ее фамильный дом находился на улице Нёв-на Малых Полях, ее муж был очень красивый мужчина; он любил ее до обожания и не отделил от нее свою постель; все военные почитали его за храбрость; но он, разумеется, должен был воздерживаться от поцелуев, потому что сама мысль об этом вызывала дрожь. Разлитие молока привело ее в это ужасное состояние при первых родах десять лет назад. Парижский Факультет тщетно прилагал усилия, чтобы избавить ее голову от этой адской чумы, и она приехала в Берн, чтобы отдаться в руки знаменитого доктора. который взялся ее вылечить, и она должна была ему заплатить только после того, как он выполнит свое обещание. Это язык всех эмпирических врачей, который обеспечивает им лишь доверие больного. Иногда они его вылечивают, но даже когда они не добиваются успеха, они все равно добиваются оплаты, легко доказывая, что он не вылечился лишь от собственной ошибки.

Между тем, во время прекрасной беседы, которую я вел с нею, появился врач. Она стала принимать свое лекарство. Это были капли, составленные им с использованием препарата ртути. Она сказала ему, что зуд, который ее беспокоит и который заставляет ее чесаться, как ей кажется, становится сильнее; он ответил, что она освободится от него только в конце курса, который должен продлиться три месяца.

— Когда я чешусь, — добавила она, — я остаюсь в том же состоянии, и зуд не прекращается.

Врач вилял. Я ушел. Она пригласила меня на все свои ужины разом. Я пришел туда в тот же вечер и видел, что она ест со всеми с большим аппетитом и пьет вино. Врач ей ничего не запретил. Я предвидел и догадывался, что она не вылечится. Она была весела, и ее замечания развлекали всю компанию. Я очень хорошо себе представлял, что можно привыкнуть видеть эту женщину без отвращения. Когда я поделился с бонной этой историей, она сказала, что, несмотря на свое уродство, эта женщина, благодаря своему характеру, может влюбить в себя мужчину, и я вынужден был согласиться.

Три или четыре дня спустя после этого ужина красивый мальчик, девятнадцати-двадцати лет, в лавке книготорговца, куда я ходил читать газету, сказал мне вежливо, что м-м Саон недовольна тем, что не имеет больше удовольствия меня видеть после того ужина.

— Вы знакомы, стало быть, с этой дамой?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});