Обратная сила. Том 3. 1983–1997 - Александра Маринина

– Я несколько раз собиралась поговорить с тобой, – продолжала Алла. – Но потом думала: дочь – неудачливая бесталанная актриса, брошенная мужем; внук – чуть ли не уголовник. Зачем тебе такая родня? Ты адвокат, Люсенька преподает, Боря – следователь, а тут – здрасте, вот они мы. А теперь тебе, наверное, и подавно не нужна дочь-челночница. Да?

Они сидели в квартире Аллы в Печатниках. Орлов редко бывал здесь, обычно Алла приезжала к ним в гости на Метростроевскую. Унылый район, унылый безликий дом, и эта маленькая неудобная квартирка на первом этаже – как островок красоты и покоя: после долгих лет жизни в общежитии Алла Горлицына с любовью и тщательностью свила свое гнездо, привозя из поездок не только вещи на продажу, но и огромное количество очаровательных мелочей, которые так украшают жилище.

– Не говори глупости, – рассердился Александр Иванович. – С таким же успехом я могу заявить, что тебе не нужен отец – вор, обманщик и трус. Скажи мне только одно: ты сможешь меня простить? Борька не смог. Он теперь не разговаривает со мной. А ты?

– Ну что ты… – Она запнулась и посмотрела на него с робкой улыбкой. – Знаешь, я все эти последние два года примеривалась, смогу ли назвать тебя папой, если жизнь как-то так повернется, что ты признаешься. Даже перед зеркалом репетировала, честное слово! И поняла, что все равно не смогу, хотя и очень хочется. Все-таки называть «папой» нужно того, кто вырастил, к кому привык, правда же? Меня вырастил Горлицын. Хоть он и бросил нас с мамой, но я привыкла относиться к нему как к отцу. Ничего, если я буду называть тебя Сашей, как всегда? Тем более при посторонних, а то ведь люди будут удивляться, почему я говорю «папа». Никто ведь не знает? Ты не собираешься никому рассказывать, кроме своих?

– Не собираюсь, – подтвердил Орлов.

Он тоже вряд ли смог бы назвать Аллу дочерью вслух. В мыслях – да, называл ее именно так, но выговорить не смог бы. Да, родная кровь, это правда. Но Борьку он видел рядом с собой с самого рождения, менял ему пеленки, укачивал часами, чтобы дать Люсеньке поспать хоть чуть-чуть, учил его читать и считать, водил за руку в школу. Борьку он вырастил. И очень любил его. А Алла появилась в его жизни уже взрослой женщиной, и кроме чисто человеческой симпатии, чувства вины и желания заботиться о ней, чтобы эту вину хотя бы в малой степени загладить, в душе Александра Ивановича не было ничего.

– А Миша? Как с ним быть? – спросил он.

Лицо Аллы помрачнело.

– Не знаю. Давай подождем, хорошо? Это ведь не к спеху? Не будем пока ничего ему говорить. Знаешь, друзья у него какие-то сомнительные, мало ли…

– Конечно, – поспешно согласился Александр Иванович. – А чаю престарелому отцу нальешь?

Алла подскочила со стула, побежала на кухню.

– Когда ты позвонил и сказал, что заедешь повидаться, – кричала она оттуда, – я же кинулась в магазин, чтобы все было, как надо! А ты прямо с места в карьер начал говорить, и я совершенно растерялась и про все забыла! С тех пор как стала челночить и Мишка перестал дома жить, готовку совсем забросила, все навыки растеряла, в магазинах шаром покати, но я из рыбных консервов сделала паштет и батон за двадцать пять копеек удалось урвать совсем мягкий, только-только машину разгрузили… В колбасном отделе продавщица знакомая, она предложила копченую колбасу с переплатой, но тебе копченое нельзя, я помню, так что брать не стала, а вареной хорошей сегодня не было…

Орлов сидел в комнате, слушал громкий, хорошо поставленный голос дочери и улыбался. И ненавидел сам себя. «Моя внучка больна, а я счастлив. Как же это может быть?»

Алла принесла и расставила на столе тарелки с закуской, корзиночку с ломтями белого хлеба, чашки, салфетки. Чай оказался невкусным, паштет – слишком соленым, но Александр Иванович ничего не замечал, весь поглощенный невероятным облегчением, разливающимся в груди.

– Теперь ты можешь рассказать мне о своей… ну, и о моей семье? О моих бабушке и дедушке? – спросила Алла.

Ему стало больно. Столько лет он запрещал себе вспоминать. Он предал свой род, свои корни. И за это наказан болезнью маленькой Алисы.

Он говорил и плакал, плакал и говорил. Постепенно стемнело, начал накрапывать дождь, быстро перешедший в тяжелый обильный ливень, в небе погромыхивало. Позвонила Людмила Анатольевна, попросила позвать Орлова к телефону.

– Саша, у нас тут жуткая гроза.

– Здесь тоже.

– Пожалуйста, побудь у Аллы, пока дождь не закончится. Уже совсем темно, и я не хочу, чтобы ты ехал на машине в такую непогоду. И обязательно позвони мне, когда будешь выезжать.

Орлов пообещал, положил трубку и виновато развел руками:

– Люсенька просит, чтобы ты еще потерпела мое присутствие, пока не закончится гроза.

– Это правильно, – радостно откликнулась Алла. – В такой ливень садиться за руль – самоубийство. Саша, а ты можешь рассказать, чем твоя мама вас кормила? Что она готовила, какие блюда? Моя мама говорила, что в еврейской кухне много рецептов без мяса и без рыбы, но я тогда глупая была совсем и ничему у нее не научилась, а сейчас такие рецепты очень пригодились бы, ничего ж не купишь, если полдня в очередях не простоишь.

Он припомнил куглы – запеканки, на которые Руфина Азиковна была большой мастерицей, изобретая самые разные сочетания доступных в то время продуктов. Куглы она делала рисовые, свекольные, картофельные, морковные, из репы, брюквы, капусты, домашней лапши и даже из репчатого лука. Припомнил и ангемахц – редьку в меду, и морковный торт, и тушеный чернослив со свеклой, с неожиданным для себя удовольствием произнося давно забытые и казавшиеся уже ненужными слова: кнейдлах, цимес, фарфелах, ингберлах, хоменташен… О том, как это готовить, Александр Иванович рассказать толком не мог – мать к кухне сыновей не подпускала.

– Извини, – виновато признался он Алле, – секретов приготовления не знаю. Даже если бы и знал, забыл бы за столько лет.

– Все равно рассказывай, – попросила она, – мне даже просто послушать – и то в радость. Знаешь, такое странное чувство, как будто я долго-долго где-то жила на чужбине и вот наконец вернулась домой. Наверное, это и есть генетическая память, как ты думаешь?

Гроза начала стихать.

– Скоро можно будет ехать, – сказала Алла, глядя в окно, забранное некрасивой, казенного вида, решеткой – все-таки первый этаж. – Пока есть время, расскажи мне, как ты встречался с мамой.

Орлов запнулся, сглотнул судорожно. Как он встречался с Зоенькой Левит? Да никак! У Зои был кавалер, поджидавший ее после работы, вот с ним она действительно встречалась, ходила в кино и на танцы, хотя о женитьбе, насколько все были в курсе, речь пока не велась. Сын Иосифа Ефимовича Штейнберга, заведующего хирургическим отделением, очень нравился красивой медсестре, она кокетничала с Михаилом, а он, со своей стороны, с удовольствием оказывал ей вполне невинные знаки внимания – многозначительные улыбки, томные взгляды, комплименты. То, что произошло летней ночью во время празднования дня рождения, случилось всего один раз. Но Зоя сочла нужным поведать дочери несколько другую историю. Ее можно понять, и вряд ли у кого-то повернулся бы язык осудить эту ложь. Но ему-то, Орлову, что сейчас делать? Сказать правду? Или снова солгать?

«Я обречен на вечную ложь, – подумалось ему. – Может, это и есть судьба?»

* * *

Человек привыкает к несчастью. И привыкает даже быстрее, чем когда-то думал. Он перестраивает свое бытие, и несчастье становится не пропастью, через которую никак не перепрыгнуть, а просто обстоятельством жизни, с которым отныне нужно считаться. Страна бурлила и сотрясалась от политических перемен и экономических катаклизмов, но в семье Орловых этого почти не замечали: все были поглощены тем, как приспособить свое существование к новому обстоятельству – болезни маленькой Алисы. Из повседневных новостей интерес вызывали только обмен денег, замораживание вкладов в сберкассах и повышение цен, из политических – все, что свидетельствовало о скором наступлении возможности свободного выезда за рубеж. В мае 1991 года приняли закон о порядке выезда из СССР, и это вселяло надежду.

– Вот разработают метод борьбы с болезнью, а у нас как раз границу откроют, и мы вылечим Алису, – уверенно говорила Людмила Анатольевна. – Так и будет, даже не сомневайтесь.

Она заражала всех своим оптимизмом. Алиса, заботливо опекаемая вышедшей на пенсию бабушкой, действительно стала вроде бы поменьше болеть, и селезенка пока не увеличивалась. Может быть, и вправду все обойдется?

Когда грянуло 19 августа, Орловых волновало только одно: если вернутся старые порядки, то закон о свободном выезде могут отменить. Но старые порядки не вернулись, и закон не отменили. Все вздохнули с облегчением, даже не подозревая о том, как болезненно эти «новые порядки» в самом ближайшем будущем ударят по бюджету семьи.

В декабре 1991 года надежды на благополучный исход вспыхнули с новой силой: пришло долгожданное известие о том, что в США разработан препарат «аглюцераза», позволяющий лечить болезнь Гоше. Правда, лечение состоит в том, что больному раз в две недели ставят капельницу, но какое это имеет значение, если процедура позволит Алисе вести полноценную нормальную жизнь? Самое главное – достать препарат в потребном количестве. Орловы утроили усилия, чтобы как можно быстрее все разузнать в подробностях и приступить к организационным мероприятиям.