Культура Два - Владимир Паперный

7. Понятие – имя

Ю. Лотман и Б. Успенский (1973) предлагают различать культуры, ориентированные на мифологическое мышление, то есть на собственные имена, и культуры, ориентированные иначе, например, на абстрактные понятия. Это деление представляется удобным для противопоставления друг другу культур 1 и 2. С некоторой долей огрубления скажем, что культура 1 ориентирована на понятия, культура 2 – на собственные имена.

Культура 1, с ее пафосом эгалитарности и коллективности, к имени относится, естественно, негативно. Имя она чаще всего стремится заменить понятием. «Если бы Безыменский не было моей фамилией, – писал поэт в 1921 г., – я избрал бы это слово своим псевдонимом». Не случайно, что в этом же году выходит поэма Маяковского «150 000 000» без указания имени автора. Спустя десятилетие так же анонимно публикуются проекты жилых ячеек Стройкома (имена авторов даны общим списком мелким шрифтом). «Я, – как бы говорит о себе культура, – всеобъемлющий, чье имя – Пролетариат» (часть примеров взята из статьи А. Янова – ВЛ, 1967, 7, с. 52). Даже у О. Мандельштама в стихах 1911 г. находим: «Я забыл ненужное “я”» (Мандельштам, 1, с. 15). Местоимение «я» – это и есть то, что вместо имени.

Культура 2, напротив, к имени чрезвычайно почтительна. Имя для нее почти по-библейски «свято и страшно» (Псалом, 110, 9). Оно с точки зрения культуры даже обладает чудодейственной силой:

Если ты ранен в жестоком бою,Если у гибели ты на краю…Имя заветноеВслух повтори.

(Михалков, 1952)

Главное сооружение культуры, Дворец Советов, окончательно утверждается всеми инстанциями лишь после того, как возникает идея сделать это сооружение носителем главного имени, то есть превратить его в постамент для 100-метрового памятника Ленину. Характерно, что эту идею высказывает земной репрезентант носителя этого небесного имени – Сталин.

В культуре 2 пафос имени сочетается с негативным отношением к понятию. Вообще все, чего нельзя воспринять чувственно, вызывает у культуры большую настороженность. Кино культуры 1, например, с точки зрения культуры 2, неправильно изображало коммунистов, потому что в тех фильмах «все обычное человеческое им было чуждо, они очень легко разрывали с самыми крепкими привязанностями по соображениям логического порядка» (СК, 1934, 1 – 2, с. 9). Логическое здесь противопоставлено «обычному человеческому». Школа культуры 1 неправильно преподавала историю, потому что «вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме… учащимся преподносилось абстрактное определение общественноэкономических формаций» (СЗ, 1934, 26, 206). Абстрактное здесь противопоставлено живому. Профессор Шелейховский в своей книге «Транспортные обоснования композиции городского плана» поступает с точки зрения культуры 2 неправильно, выводя кривую расселения «при помощи логарифмов, интегралов и прочих математических атрибутов», потому что все эти атрибуты служат лишь средством «пустить пыль в глаза и не дать разглядеть своей ложной концепции», ибо «не надо обладать ни большим знанием, ни большим умом, чтобы разобраться в сущности такого рода научных выкладок» (Алабян на съезде – ЦГАЛИ, 674, 2, 30, л. 60). Чувственная способность сразу увидеть ложность концепции (для чего не нужны знания и ум) противопоставлена здесь пусканию пыли в глаза с помощью логарифмов и интегралов.

«Богомерзостен перед Богом всякий, кто любит геометрию», – гласит одно древнерусское поучение (Ключевский, 3, с. 296). Выраженное здесь мироощущение проявилось и в казни (11 февраля 1691 г.) строителя Заиконоспасского монастыря Сильвестра Медведева, обвинявшегося, в частности, в занятиях геометрией, и в отношении культуры 2 к Ле Корбюзье, утверждавшему: «Все вокруг нас есть геометрия», и в настороженном отношении ко всякой схеме (в которой русскому уху справедливо слышится схима), и в отношении к плану. Все двумерное, плоское, абстрактное, понятийное, все, чего нельзя воспринять чувственно, культуре 2 непонятно, а все, что непонятно, для нее враждебно.

Разное отношение двух культур к имени и понятию любопытным образом проявилось в области топонимики. Обе культуры много и охотно занимались переименованием географических пунктов – начиная с названия всей страны и кончая названиями улиц и переулков. При этом культура 1, давая географическому пункту новое имя, всячески старалась вместо имени дать понятие. Так, например, залив Цесаревич переименовывается в залив Комсомолец (1923). Цесаревич – это, правда, еще не имя, но все равно, цесаревич один, а комсомольцев много. Точно так же станция Великокняжеская переименовывается в Пролетарскую (1925), населенный пункт ПавлоОбнорского монастыря – в село Юношеское (1924), Брюханово (явно происходящее не от «брюха», а от фамилии) – в Красное (1925), Ефремово – в Красную Поляну (1925). Аналогично переименовываются московские улицы: Евдокимовская – в Бойцовскую (1925), Александровская – в пл. Борьбы (1918), Царская ветка (здесь, как и в случае с цесаревичем, имя не названо, но подразумевается) – в Веткину улицу (1922), Георгиевский – во Вспольный (1922), Ивановский – в Индустриальный (1925), Давыдовская – в Лечебную (1922), Архангельский – в Телеграфный (1924; архангел – это, конечно, тоже не имя, но заведомо ближе к имени, чем телеграф), Спиридовский – в Технический (1922), Лепехинский – в Литейный (1925), Шиповский – в Слесарный (1925), Леонтьевский – в Шахтерный (1925), Владимирское шоссе – в шоссе Энтузиастов (1919), Пустая улица – в Марксистскую (1919).

В последнем случае (Пустая) в названии нет имени, но это нечто конкретное, визуально воспринимаемое; имя этой улицы возникло из ее чувственно воспринимаемого свойства, она была пуста, ее так и назвали. Чтобы назвать улицу Марксистской, требуются уже некоторые отвлеченные рассуждения, «марксистскость» улицы нельзя воспринимать чувственно; пустая улица, названная Пустой, – это типичный пример мифологического отождествления названия и называемого (Лотман, Успенский, 1973, с. 286), пустая улица, названная Марксистской, – это скорее пример символики (ср. там же, с. 294).

Стремление культуры 1 заменить собственные имена символически употребленными понятиями видно и в том, что в набор личных имен вставляются такие понятия, как, например, Баррикада, Электрификация, Искра, Огонек, Ким (Коммунистический интернационал молодежи), Ревмира (революция мира). Характерно также стремление культуры 1 в традиционных личных именах увидеть аббревиатуры понятий. Таковы, скажем, Дима (диалектический материализм) или Гертруда (герой труда). Более сложный случай представляют собой аббревиатуры имен и фамилий, например, Тролебузина (Троцкий, Ленин, Бухарин, Зиновьев), Вилена, Владлен, Владилен, Виль (от В. И. Ленин), перевертыши типа Нинель (Ленин, прочитанный наоборот), фамилии в качестве имен – Энгельсина, Сталина, или смешанный случай – Роза Люксембург в качестве имени, например, Роза-Люксембург Марковна.

Когда девочку называют Сталиной, тут нет, по-видимому, отождествления названия с называемым. Этот случай и подобные ему тоже следует рассматривать в качестве символики.

Мы уже говорили о той знаменательной перемене, которая произошла в 1929 г., когда ко дню рождения Сталина алфавитный порядок перечисления членов Политбюро был частично заменен ценностным. Алфавитный порядок как бы подчеркивал отношение к имени как к чему-то случайно данному, почти как к номеру, за этим стояла примерно такая мысль: мы все равны, и перечислять нас следует в случайном порядке, а поскольку имена достаются людям случайно, перечислять нас надо в случайном алфавитном порядке. Этот принцип в культуре 2 частично остается, но применяется он лишь к рядовым членам Политбюро. Имя Сталина с точки зрения культуры не случайно и не может быть включено в отвлеченный алфавитный порядок.

С этого времени и в области переименований начинается обратный процесс: в качестве имен реставрируются имена. Растяпино переименовывается в Дзержинск (1929), Благодатная в Ворошиловск (1930), Мотовилиха в Молотово (1931), Тверь в Калинин (1931), Владикавказ – в Орджоникидзе (1931), Нижний Новгород – в Горький (1932), Новокузнецк – в Сталинск (1932), Бобрики – в Сталиногорск (1933), Цхинвали – в Сталинир (1933), Дюшанбе – в Сталинабад (1929), Голодаевский район – в Куйбышевский (1937). В Москве: Тверская улица переименовывается в улицу Горького (1932), Новинский бульвар – в ул. Чайковского (1940), Гимназический пер. – в Чапаевский (1931), Гранатный – в ул. Щусева (1949), Спиридоньевка – в ул. Алексея Толстого (1945), Вокзальная – в ул. Клары Цеткин (1930-е), Мертвый – в ул. Н.А. Островского (1937), Малая Ордынка – в ул. А.Н. Островского (1948), Малый Кисловский – в Собиновский (1937), Нововаганьковский – в пер. Павлика Морозова (1939), Большой Кисловский – в Семашко (1949), Триумфальная пл. – в пл. Маяковского (1935), Пушкарев – в ул. Хмелева (1945) и, наконец, Большая Дмитровка, Страстная площадь и Нескучная набережная получают имя Пушкина (1937).