Культура Два - Владимир Паперный

Итак, культуру 2 как бы переполняет здоровая физиологическая радость, бодрость – во всяком случае, она видит себя именно такой. Еще не кончился страшный голод начала 30-х годов, а архитекторы уже начали создавать «радостную и бодрую колхозную архитектуру» (АГ, 1935, 13 января, с. 1). Да и весь тон советской архитектуры, как полагает Н. Колли, должен быть «тоном бодрой уверенности» (АС, 1935, 3, с. 39), поскольку сама жизнь давно стала «радостной, бодрой, замечательной» (Итоги, с. 2). Архитектура должна соответствовать «радости труда» (Алабян на съезде – ЦГАЛИ, 674, 2, 30, л. 27), создавать условия для «радостного отдыха» (Ангаров, с. 8) и давать при этом «радость красоты» (Маца, 1936, с. 6). Своими лучшими архитектурными сооружениями культура считает те, которые наиболее полно выражают это чувство радости. Таково метро, поскольку там «светло и радостно» (Алабян, с. 5). Такова сельскохозяйственная выставка, потому что человека там охватывает «чувство исключительной радости» (АС, 1939, 8, с. 2).

64. Архитектор И. Е. Рожин. Скульптор Рабинович. Барельеф на станции метро «Парк культуры».

Все, что не излучает радости, кажется культуре крайне подозрительным и даже враждебным. Памятник Гоголю скульптора Андреева убирают с Гоголевского бульвара, потому что он «искажал образ великого писателя, трактуя его как пессимиста и мистика» (Правда, 1936, 14 мая). Был объявлен конкурс на новый памятник, «отражающий подлинный облик великого русского писателя» (СЗ, 1936, 32, 286). Победивший на конкурсе памятник скульптора Томского стоит на бульваре до сих пор, старый задвинут в один из дворов. Нетрудно увидеть один и тот же ход в том, что пессимист Гоголь задвигается культурой в глухой двор, и в том, что механист Лисагор отправляется культурой в один из отдаленных исправительно-трудовых лагерей. То, в чем с точки зрения культуры не хватает бодрости и живости, не должно маячить перед глазами. Кстати говоря, отсутствие веселья – один из мотивов, звучавших во время процесса по делу царевича Алексея в 1718 г. Феофан Прокопович, выступавший в роли, как мы сегодня бы ее назвали, «общественного обвинителя», сказал о единомышленниках царевича так: «Или тайным бесом льстимии, меланхолею помрачаемы… лучше любят день ненастливый, нежели ведро, лучше радуются ведомостьми скорбными, нежели добрыми…» (Пекарский, с. 486). «Папежский се дух», – заканчивает этот пассаж Феофан Прокопович, и в этих словах снова устанавливается связь между пессимизмом и Западом, связь, которую мы видели в словах Е. Кригера 1947 г.: «На Западе исчезла радость существования».

65. Н. А. Андреев. Памятник Гоголю. 1909 (ФА, 1979). В 1952 г. этот памятник был передвинут во двор дома, где жил писатель, поскольку «искажал образ великого писателя, трактуя его как пессимиста и мистика» (Правда, 1936, 14 мая).

66. Н. В. Томский. Памятник Гоголю. 1952. Установлен на месте памятника Андреева (ФА, 1979).

То, что не излучает радости, – враждебно, оно уничтожается, а сам этот процесс уничтожения тоже вызывает бурную радость. Обратим внимание на стенографические ремарки в двух следующих цитатах. «Нам пришлось, – говорил Сталин 4 мая 1935 г. на выпуске академиков Красной Армии, – по пути помять бока кое-кому из этих товарищей… Должен признаться, что я тоже приложил руку к этому делу (бурные аплодисменты, возгласы “ура”)» (СК, 1935, 5, 4). Другой пример: «Мне скульпторы поручили, – сказал на съезде архитекторов скульптор Меркуров, – сказать, что мы вчера добили последних формалистов (смех, аплодисменты). Лично мною было ухлопано 8 человек (аплодисменты)» (ЦГАЛИ, 674, 2, 32, л. 44).

Аналогичное соединение смеха и уничтожения, точнее, уничтожение, вызывающее смех, находим в воспоминаниях актера Н. Черкасова, игравшего Ивана Грозного в фильме Эйзенштейна. Черкасов рассказывает, что Сталин пригласил его и Эйзенштейна к себе и поделился своими мыслями о Грозном. По мнению Сталина, Иван недостаточно решительно казнил бояр. «И затем, – вспоминает Черкасов, – Иосиф Виссарионович с юмором добавил, что тут Ивану помешал Бог: Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает «грех», тогда как ему нужно было бы действовать еще решительнее» (Черкасов, с. 380). Этот особый тип юмора можно было бы приписать исключительно чертам характера Сталина, которого смешило физическое уничтожение врагов (вспомним и самого Ивана Грозного, хохочущего, глядя на корчи своих врагов, сидящих на колу, – см. Лихачев и Панченко). Но смех архитекторов по поводу Меркурова, ухлопавшего восемь человек, показывает, что возможен и обратный ход: появление на престоле человека с таким специфическим юмором можно считать порождением культуры, создавшей особую смеховую ситуацию, в которой этот тип юмора актуален.

Ремарка «смех» в стенограммах тех лет появляется иногда в таких ситуациях, когда смех, с точки зрения наблюдателя из другой культуры, неуместен и необъясним. На том заседании 13 февраля 1936 г., где С. А. Лисагор делал последние попытки спастись от обвинения в механицизме, выступал и Александр Веснин. По поводу статьи Г. М. Людвига в «Архитектурной газете», где тот нападал на С. Лисагора и конструктивизм, Веснин сказал: «Я не верю, что Людвиг является автором этой статьи… Мне как-то трудно говорить, я давно знаю его как хорошего, порядочного человека, и который (смех) вдруг так поступил» (Стенограмма, л. 194). Попробуем разобраться, что происходит. Веснин делает, по существу, сенсационное заявление, он утверждает, что стать-ю Людвига написал не Людвиг, а Людвиг, сам бывший конструктивист, «хороший и порядочный» человек, почему-то вынужден подписывать текст, с которым он не согласен, и потом не решается прийти на обсуждение этой статьи. Есть над чем задуматься. Реакция присутствующих архитекторов (не рабочих, не крестьян, не партийных чиновников, а архитекторов): смех. Тот факт, что смех, по-видимому, не был единодушным, не снимает с ситуации ее уникальности; у части присутствующих архитекторов событие вызывает смех, и, надо думать, это именно те архитекторы, которые наиболее органично врастали в культуру 2 (или, если угодно, культура 2 органично вырастала из них).

Объяснение может быть таким: смех, видимо, вызвало необычное словоупотребление. Я склонен думать, что «хорошим и порядочным» людям культуры 2 как раз особенно часто приходилось подписывать не свои тексты, и смех, надо полагать, исходил как раз из их уст. «Хорошие» люди смеялись над затруднениями А. Веснина, оказавшегося перед ложным противоречием: хороший – но подписал. Правильно было бы: хороший – поэтому подписал.

Еще пример смеха. К. Алабян, выступая на съезде, резко отозвался о теории экономиста Шибаева, условно поделившего все женское население города Уфы на четыре категории (имея в виду четыре соответствующих им типа планировки квартир). «По его гнилой теории, – говорил Алабян, – первую категорию составляют женщины, которые относятся к детям так, как, по образному выражению Шибаева, раньше дамы хорошего общества относились к собачкам-болонкам (смех)» (ЦГАЛИ, 674, 2, 30, л. 59). Здесь можно предложить такое объяснение смеха: дамы, хорошее общество, болонки – все это атрибуты давно забытой дореволюционной действительности; и хотя в культуре 2 все эти атрибуты постепенно начинают возрождаться, в 1937 г. их упоминание еще вызывает смех.

«Четвертую категорию шибаевских женщин, – продолжал Алабян, – составляют преступницы, которые вообще рожать не могут (смех)» (там же). Последняя фраза не очень понятна (непонятно, в каком смысле употреблено слово «преступницы»). Видимо, смех вызывает предположение, что какие-то женщины не могут рожать. Культуре с повышенной урожайностью и плодовитостью (да еще после запрещения абортов) это смешно.

Через три дня, 19 июня 1937 г., на съезде выступала писательница Мариэтта Шагинян, которая сказала, что в одном из московских домов, «в прекрасных ванных комнатах, выложенных изразцами, не существует газовых колонок, отапливаются ванны снизу гуртом, и тот же Моссовет постановил, чтобы их топили не чаще, чем раз в шестидневку (смех)» (ЦГАЛИ, 674, 2, 33, л. 85). Можно предположить и еще один механизм этого постоянно возникающего смеха. Смех был бы вполне объясним, если бы вызывающие смех события (невозможность помыться, ухлопывание врагов, помятие боков, замена детей болонками и т. д.) происходили на сцене или на киноэкране. Это классический механизм смеха в кинокомедии: бьют чугунной трубой по голове, зритель испытывает мгновенный ужас и сразу же облегченно вздыхает – не меня и не по-настоящему. Избыток энергии вырывается в форме смеха. Нельзя ли предположить, что восприятие окружающего мира в культуре 2 обладало некоторой долей театральности, быть может, человек культуры 2 относился к происходящему перед ним как к кем-то разыгрываемому спектаклю и не до конца верил в подлинность происходящего?