Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

поэму. Он начал было писать поэму о древнескандинавском витязе, но оставил ее. Потом как будто развивалась в поэму дума о Меншикове, но и она подвигалась туго. Рассказ о славе и деяниях храброго витязя Ольбровна выливался в обычную волшебную сказку. Не годился в герои и сверженный временщик.

Рылеев искал героя.

Ему виделся образ сильного, решительного борца против самовластия, дерзнувшего восстать против могущественного властителя.

Тревожная, наполненная борьбой против иноземных врагов история Украины привлекала его все больше и больше. Вспоминалось Подгорное, Киев, многокрасочные, яркие, шумные ярмарки, слепцы-бандуристы, неторопливо и торжественно поющие духовные стихи или старинные думы, и внимающие им в благоговейном молчании слушатели…

Застав Рылеева за чтением очередной книги об Украине, Сомов сказал ему:

— Видно, заговорил в вас, Кондратий Федорович, голос крови.

— Вы ошибаетесь, я не украинец, а северянин, — ответил Рылеев, — если не считать того, что мой отец управлял, и управлял весьма плохо, украинскими имениями князей Голицыных.

— А фамилия?

— Что фамилия?

— Фамилия выдает. Ведь рылеем украинцы называют лиру — тот инструмент вроде шарманки, с которым ходят нищие певцы-лирники, которых также именуют рыльниками.

Рылеев рассмеялся.

— Ну что ж, твое толкование вселяет в меня гордость, я согласен быть потомком неведомого певца-поэта, бродившего некогда по шляхам прекрасной Украины со своим сладкозвучным рылеем.

Не раз и не два обращался Рылеев мыслями к Мазепе — проклинаемому с церковных амвонов гетману-изменнику. «Да, он изменил Петру Великому, нарушил договор, — размышлял Рылеев, — но, с другой стороны, нарушил потому, что не захотел быть вассалом…» Однако Рылеев все же не мог проникнуться симпатией к Мазепе: как ни толкуй его замыслы, во всех его поступках проявлялся расчетливый, жестокий интриган. Нет, и он не подходил на роль свободолюбивого героя…

Но однажды, раскрыв «Историю Малой России» Бантыша-Каменского, Рылеев наткнулся на страницу, где автор рассказывал о судьбе ближайшего сподвижника Мазепы, его племянника Андрея Войнаровского.

«Во время путешествия государя арестован был по его приказанию в Гамбурге племянник Мазепы Войнаровский, — читал Рылеев. — Сей молодой человек везде жил роскошно и имел знакомство с знатнейшими особами… Многие, не знавшие его происхождения, называли его графом. Оставив турецкие владения, он жил в Вене и Бреславле, потом прибыл в Гамбург для получения от короля должных ему денег.

Государь, узнав в Копенгагене о месте пребывания Войнаровского, велел своему резиденту в Гамбурге истребовать его от тамошнего магистрата. Войнаровский был взят под стражу на улице 12 сентября 1716 года и после краткого допроса препровожден в Москву, откуда государь сослал его в Сибирь, с дозволением жить на свободе вместе с женою и детьми.

Известный ученому свету историограф Миллер в 1736 и 1737 годах видел Войнаровского в Якутске, но уже одичавшего и забывшего языки и светское обращение».

Рылеев остановился, пораженный: как же раньше он не замечал этого места? Твердым ногтем он несколько раз отчеркнул страницу по полю от верху до низу и особо подчеркнул последнюю фразу: «Миллер в 1736 и 1737 годах видел Войнаровского в Якутске».

О чем же ином мог расспрашивать Миллер Войнаровского, как не о Мазепе и о его заговоре против Петра? И как же иначе, как не с симпатией и благожелательностью должен был повествовать о жизни и деяниях гетмана его родственник и ближайший сподвижник?

Даже из довольно скупых сведений о Войнаровском, разбросанных в «Истории Малой России», вырисовывался яркий и привлекательный образ. Войнаровский обладал решительным характером, был отважен, красноречив, ловок. Правда, и он все же был причастен к измене Мазепы…

Когда Рылеев сообщил Бестужеву, что намерен писать о Войнаровском, тот сначала отнесся к этому скептически, но взял «Историю Малой России» и еще несколько книг, в которых содержались сведения о племяннике Мазепы. На следующее утро он прибежал к Рылееву возбужденный.

— Ты прав, Кондрат! — крикнул он с порога. — Твой Войнаровский — находка для романтической поэмы. Сама судьба, подвергнув его многочисленным превратностям, сделала его жизнь богаче всякого вымысла самого отъявленного романтика!

После этого Рылеев окончательно утвердился в том, что наконец нашел именно тот сюжет, который он так мучительно искал последние полгода.

Мысль начала работать. Еще туманно, мало-помалу приобретая более определенные черты, возникал план поэмы: Якутск, глушь, тайга, встреча с Миллером, темная изба, рассказ Войнаровского о своей жизни — о Мазепе, о битвах и, конечно, о любви, о романтической любви к простой казачке…

Где-то в подсознании, без слов, пришел ритм стиха, верный и точный, который, словно из забытья, вызвал давно уже знакомые образы.

Рылеев макнул перо и на обороте первого попавшегося листа (это оказался листок белового текста «Меншиков в Березове») почти без помарок написал несколько строф будущей поэмы:

Я помню радость девы нежной,

Когда в хранительную сень

Был я, страдалец безнадежный,

Снесен к отцу ее в курень.

Томим болезнию жестокой,

Как цвет в степи, я увядал,

Уж встать с одра я не мечтал;

Но мне в казачке черноокой

Творец спасителя послал…

«Сын отечества», «Северный архив», «Сибирский вестник», «Благонамеренный» — все издания, где только были помещены какие-либо известия о Якутии, были просмотрены. Бестужев и Глинка то и дело приносили попадавшиеся им попутно во время их собственных занятий разные сведения, которые могли бы понадобиться Рылееву для поэмы. Бестужев увлекся Войнаровским, пожалуй, не меньше друга.

Поэма писалась легко. Закрыв глаза, Рылеев представлял себе широкую Лену и черные бревенчатые юрты, затерявшиеся среди белых снежных равнин на ее берегах, слышал бесконечный заунывный шум дремучего бора и видел своего героя, заброшенного судьбой в ссылку в «край метели и снегов». Но чтобы проверить себя и свои ощущения, он просил знакомых отыскать в Петербурге человека, который сам бывал бы в Якутске и мог бы рассказать о нем. И тут опять помог Бестужев с его многочисленными знакомствами: один из сослуживцев его старшего брата Николая, морского офицера, сообщил ему, что из Москвы приехал по своим делам отставной подполковник барон Штейнгель, долгие годы проживший в Сибири, плававший по северным морям.

— Но как мне найти его? — спросил Рылеев.

— Барон пописывает статейки, печатая их под разными псевдонимами, а посему не минует книжных лавок. Справься о нем у Смирдина и Слёнина, — посоветовал Бестужев…

В книжной лавке Слёнина в ранний предобеденный час было пустынно. Единственный покупатель — невысокий, немодно, но опрятно одетый господин лет сорока, в маленьких круглых очках на мясистом широком носу, перелистывал у прилавка старые номера «Невского зрителя».

— Что-то я не найду нумера с переводом Персиевой сатиры, — сказал господин.

— Выпуска