Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

со стихами Кондратия Федоровича, к сожалению, не осталось ни одного, — ответил Слёнин.

Господин сложил журналы в стопу, аккуратно выровнял стопу и повернулся к хозяину лавки:

— А что, любезнейший Иван Васильевич, бывает ли в вашей лавке господин Рылеев?

— Захаживает. Как раз недавно спрашивал меня о вас, не будете ли, мол, вы, господин барон, сюда.

— Это как? — удивленно воскликнул господин, но тут в лавку вошел Рылеев.

— Кондратий Федорович Рылеев, — представил Слёнин вошедшего.

— Барон Владимир Иванович Штейнгель, — отрекомендовался господин, обмениваясь с Рылеевым рукопожатием, и, поклонившись, продолжал: — Не удивительно, что мне было интересно познакомиться с вами, но чем я мог вас заинтересовать — ума приложить не могу.

— Очень просто, — живо, с легкой улыбкой, веселой и теплой искоркой сверкнувшей в глазах и поднявшей уголки губ, ответил Рылеев, — я пишу поэму, в ней есть сцена у Якутска, а так как вы были там, то мне хотелось просить вас прослушать это место поэмы и сказать, нет ли в нем погрешностей.

— К вашим услугам, — церемонно поклонился барон.

— Тогда, может быть, вы пожалуете ко мне сегодня вечером?

— С удовольствием.

Беседа со Штейнгелем окончательно убедила Рылеева в том, что ему удалось не только передать общее впечатление, которое вызывает северная якутская природа, но и описать вполне правдиво быт ее обитателей. По совету барона он исключил лишь около двух десятков строк в описании ярмарки и картины зимы.

Неожиданно и резко прервались дружеские отношения с Булгариным.

Воейков получил аренду на редактирование газеты военного ведомства «Русский инвалид». Булгарин проведал, что у «Русского инвалида» много подписчиков и это сулит большую прибыль, тотчас же написал в военное ведомство прошение, в котором предлагал за аренду плату вдвое большую, чем платит Воейков. Действия Булгарина вызвали общее возмущение, редакторство для Воейкова было единственным источником заработка, поэтому получалось, что Булгарин лишает его хлёба насущного.

Рылеев был возмущен низким поступком Булгарина.

— Ты закормлен обедами Воейкова! — взорвался Булгарин, когда Рылеев упрекнул его и посоветовал отступиться. — Ты еще молод учить меня! Да если бы я вздумал просить у кого-нибудь в Петербурге советов, то к тебе обратился бы последнему!

Булгарин кричал, наливаясь кровью. Рылеев, не дослушав его, ушел.

Дома он тотчас же написал Булгарину письмо: «Благодарю тебя за преподанный урок; я молод — но сие может послужить мне на предыдущее время в пользу, и я прошу тебя забыть о моем существовании, как я забываю о твоем: по разному образу чувствования и мыслей нам скорее можно быть врагами, нежели приятелями».

14

— Кондрат, только сейчас я слышал про тебя чудесную историю, настоящий анекдот! Ты понимаешь, что это такое? Это — слава! — входя в комнату, возбужденно говорил Александр Бестужев.

— Прямо-таки и слава? — улыбнулся Рылеев.

— Слушай, Катон. Не каждому дано услышать о себе такое. Недавно был схвачен полицией какой-то мещанин по подозрению не то в грабеже, не то в убийстве. Ввиду важности дела его допрашивал сам военный губернатор граф Милорадович. Мещанин стоял на своем: «Невинен-де и не желаю возводить на себя напраслины». Милорадовичу все это надоело и, зная, что наши простолюдины боятся суда, как огня, он объявил, что передаст дело в Уголовную палату. Он рассчитывал, что мещанин, испугавшись суда, во всем повинится, а тот вдруг упал ему в ноги и со слезами на глазах принялся благодарить за оказанную милость. «Какую же милость я оказал тебе?» — удивленно спрашивает Милорадович. «Вы меня отдали под суд, и теперь я знаю, что кончены мои муки и я буду оправдан, — ответил мещанин. — В суде есть Рылеев: он не даст погибнуть невинному!»

Рылеев молча и сосредоточенно смотрел в сторону.

— Ну как? — спросил Бестужев. — После дела разумовских крестьян твое имя и твоя честность между простым народом вошли в пословицу.

— Но что может поделать какой-то заседатель, хотя бы и с собственным «особым мнением»? — задумчиво проговорил Рылеев.

— Не говори так. Если хотя бы на четверть суды будут состоять из Рылеевых, то в России уничтожится половина зла, — горячо возразил Бестужев. — А знаешь, я слышал, что по твоему примеру поступил в суд Иван Иванович Пущин — лицейский друг нашего Дельрига и Пушкина.

15

21 декабря 1822 года подпоручик лейб-гвардии Конной артиллерии Иван Иванович Пущин был произведен в поручики. Десять дней спустя он присутствовал во дворце на царском выходе по случаю Нового года.

Пущин стоял вместе с другими вновь произведенными офицерами в общей группе. Вдруг, отделившись от царской свиты, бряцая шпорами, подошел и остановился против него командующий гвардейским артиллерийским корпусом великий князь Михаил Павлович. Прищурившись, он осмотрел Пущина с ног до головы презрительным взглядом и громко сказал:

— Видимо, рано вам дан чин, поручик, когда вы не умеете даже повязать темляк на сабле по форме.

Пущин схватился за темляк, он висел большой петлей: видимо, узел развязался, случайно задев обо что-нибудь.

Пущин вспыхнул.

Любуясь его смущением, великий князь засмеялся и добавил:

— Вы молоды, авось вас еще научат соблюдать форму до производства в следующий чин.

Пущин был на год старше великого князя.

В этот же день, вернувшись с выхода, Пущин написал рапорт с просьбой об отставке по домашним обстоятельствам. Другой возможности ответить на оскорбление он не имел. Если бы он мог вызвать великого князя на дуэль!

Менее чем через месяц отставка была получена.

Когда дед-адмирал спросил, куда же он думает теперь определиться на службу, Пущин ответил, что намерен служить в полиции квартальным надзирателем.

Это объявление Ивана Ивановича вызвало целую бурю в доме адмирала Пущина на Мойке.

— Разбирать пьяные ссоры мужиков, возиться с нищими и дворниками… Бог мой, какой ужас!

— В любом присутственном месте всякий честный человек может быть полезен другим, — ответил Пущин.

— Но ведь есть же иные, более благородные должности в статской службе, — возражал дед.

— Не место красит человека. И полицейская должность по важности своей для народа может пользоваться уважением, если ее занимает не вор.

Дед сердился, сестры плакали. Слез Пущин не выдержал и решил хлопотать о месте в судебном ведомстве.

В Петербургской уголовной палате Пущин сразу же сошелся с Рылеевым.

— Вы были героем детства моего младшего брата Михаила, — сказал он Рылееву. — Он часто рассказывал, как вы вступились за его одноклассника Чижова…

— Я понимаю и одобряю ваш поступок, Иван Иванович, — вскоре после знакомства говорил Рылеев. — Когда я оставил службу, я только чувствовал тягость и бессмысленность военной