Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

Итоги выборов 1995 и 1996 гг. опровергли как вульгарные «марксистские» представления об электорате левых сил, так и либеральные мифы о предполагаемых социальных базах «коммунистического реванша» и «партии реформ». КПРФ получила большую поддержку в деревне, чем в городе, в малых городах — большую, нежели в крупных. В то же время либеральные «Московские новости» растерянно констатировали: «За Бориса Ельцина голосовали те, чья продолжительность жизни ниже, а смертность, денежные доходы и преступность в их регионах — выше»[128]. В регионах с более благополучной социальной ситуацией за левых голосовали активнее, чем в совершенно разоренных областях. Исключение составляли столичные города — Москва и Петербург, где сосредоточены государственные чиновники, административный персонал крупных фирм и новые русские, а также наиболее модернизированная часть средних слоев, напуганная заскорузлой пропагандой «национальной идеи». Коммунистический кандидат лидировал и среди представителей среднего возраста от 30 до 50 лет. За него голосовала деревня. Ельцин лидировал среди молодежи, но не очень уверенно — большая часть молодых граждан вообще не пошла голосовать, что было вполне естественно. А вот со старшим поколением все получилось не так, как ожидали лидеры КПРФ. «Невероятно, но факт: действующего президента поддержало большинство ветеранов», — с ужасом констатировало коммунистическое руководство[129].

При подсчете голосов были замечены многочисленные нарушения, и, скорее всего, Ельцину было приписано изрядное количество голосов. Но главное все же было не в этом. Зюганов честно заработал свое поражение.

ПРОПАГАНДА—2

В начале 1990-х гг. большая часть российской прессы была «демократической». Это значило, что она поддерживала капитализм не за страх, а за совесть, порой бескорыстно, порой не очень, но в обоих случаях искренне. События 1993 г. подорвали у части журналистов веру в «демократическую миссию» Ельцина и его режима. После расправы над толпой у Останкино и расстрела Белого дома многие из тех, кто ранее горячо выступал за жесткие меры, начали задумываться. Однако на место искренних симпатий к власти быстро пришла материальная зависимость от нее и от связанных с нею олигархов.

Журналисты ратовали за свободный рынок и частное предпринимательство. К середине 1990-х гг. обнаруживалось, что свободной прессе выжить при капитализме не так уж просто. С одной стороны, резко выросли цены на бумагу, с другой — упали тиражи. Население нищало, и читать дорожающие издания не могло. В 1990—1991 гг. пресса получила от государства безвозмездно или за бесценок здания, где размещались редакции, оборудование, полиграфические мощности. К 1993—1994 гг. все это было уже по максимуму использовано и частично обесценилось. Необходимо было техническое перевооружение, но, как и в других отраслях, недоставало инвестиций. Телевидение, которое могло приносить реальный доход, тоже нуждалось в привлечении внешних инвесторов.

Средства массовой информации независимо от направления несли огромные убытки уже в 1992 г. — 15 млн рублей у проельцинской «Комсомольской правды», 6 млн рублей у оппозиционной «Советской России». Долги типографии «Пресса» достигли 200 млн рублей. Газета «Известия» получила от правительства Гайдара огромное здание на Пушкинской площади, что позволяло ей сводить концы с концами, но к 1993 г. даже ей пришлось туго. Дорожает доставка прессы. Люди, раньше подписывавшиеся на центральную прессу, предпочитают теперь более дешевые местные издания. В 1993 г. «Известия» сохранили только 25% подписчиков, «Комсомольская правда» — 15%, «Независимая газета» — 39%, а еженедельник «Аргументы и факты», являвшийся крупнейшим не только в России, но и в Европе, сохранил 35% подписчиков, потеряв за год почти 17 млн читателей! Время общероссийских газет уходит в прошлое, отныне единство информационного поля обеспечивается телевидением[130].

Либеральные журналисты, ратовавшие за отмену субсидий и дотаций для всех отраслей экономики, одновременно требовали дотаций и субсидий для себя. Между тем централизованно субсидировать пропаганду, как в советские времена, государство уже не могло. Более того, оно было в этом не заинтересованно. Советский опыт показал, что при отсутствии прямой цензуры пресса легко может пользоваться дотациями и одновременно критиковать правительство, эти дотации выделяющее. Попытки введения цензуры в 1993 г. провалились. Впоследствии пресса очень болезненно реагировала на попытки чиновников вмешиваться в творческий процесс.

Контроль со стороны частного капитала был гораздо жестче, но одновременно оказался гораздо более приемлем идеологически и психологически. Переход средств массовой информации к олигархам создавал условия для восстановления политической цензуры при сохранении формальных демократических свобод.

Трагической была история «Независимой газеты». В 1993 г. она была символом сопротивления цензуре и борьбы за свободу печати. Газета выдержала прямую конфронтацию с властью, но не экономический кризис. В мае 1995 г. она перестала выходить. В редакции произошел раскол. Часть журналистов объединилась вокруг заместителя главного редактора Александра Гагуа, который на общем собрании был провозглашен новым руководителем. Основатель газеты Виталий Третьяков, казалось, смирился с произошедшим. Но решение Гагуа получить деньги на возобновление издания у бизнесменов, поддержавших Конгресс русских общин, спровоцировало новый кризис, на сей раз уже политический. 12 сентября 1995 г. помещение редакции было захвачено сотрудниками частной охранной фирмы, нанятой Борисом Березовским, который как раз в это время создавал свою медиаимперию. Третьяков был восстановлен на своем посту. Газета стала выходить вновь, но уже на деньги Березовского.

Надо отдать должное Виталию Третьякову, который сумел даже после произошедшего сохранить репутацию издания. И все же это была уже не та «Независимая», к которой привыкла московская интеллигенция. Влияние Березовского, малозаметное в повседневной жизни газеты, вдруг резко возрастало каждый раз, когда в стране возникал политический кризис, затрагивавший интересы магната. Так было после прихода к власти правительства Примакова в 1998 г. — против него Березовский начал настоящую войну, и «НГ» не могла остаться в стороне. Так было и осенью 1999 г., когда газете пришлось защищать Березовского от обвинений в связях с террористами. Так было и во время второй чеченской войны, когда изданию Третьякова фактически пришлось стать рупором российского Генерального штаба.

Захват Березовским «Независимой газеты» был только одним из серии скандальных захватов известных изданий «политизированным капиталом». Аналогичный конфликт произошел в газете «Известия». Без особого сопротивления подчинилась воле внешних инвесторов «Комсомольская правда». А «Новая газета» сохраняла видимость самостоятельности, маневрируя между спонсорами. Ценой этой свободы было огромное число заказных материалов, оплаченных различными бизнес-группами или политическими командами.

Итак, в 1995—1996 гг. на сцену выходит «политизированный капитал». Его цель, как отмечает Засурский, состояла не столько в получении прибыли от продажи газет и рекламы, сколько в том, чтобы увеличить свое влияние в государстве. «Антирыночное» и, на первый взгляд, нерациональное поведение российских бизнесменов объяснялось достаточно просто: политическое влияние давало доступ к распределению ресурсов в таком масштабе, по сравнению с которым весьма скромные возможные прибыли российских СМИ казались несущественными. Приватизация в 1994—1996 гг. была в самом разгаре. После 1996 г. мотив получения собственности трансформировался в стремление ее удержать[131]. Пресса снова становится, как и в советское время, инструментом пропаганды, но не правительственной, а частной. Причем средства массовой информации делятся на две группы, в зависимости от решаемых ими задач. Одни ведут пропагандистские кампании, ориентированные на массы. Другие пытаются воздействовать на политические элиты. Это, по выражению Засурского, «газеты влияния».

Возникают мощные медиахолдинги. Некоторые из них оформляются открыто, как группа Медиа-МОСТ Владимира Гусинского, другие предпочитают на первых порах этого не делать, как ОНЭКСИМ-банк Владимира Потанина или группа, подконтрольная Борису Березовскому. Последнюю журналисты вообще назвали «теневым холдингом». Но именно он занял решающие позиции на телевидении, установив контроль над крупнейшим телеканалом ОРТ, не говоря уже о многочисленных газетах. У Березовского, пишет Засурский, все «проходило по модели “русской приватизации”, отработанной новыми русскими финансистами на промышленных предприятиях с так называемыми “красными директорами”. Смысл этой стратегии состоит в том, чтобы покупать работников, а не предприятие. Вероятно, именно этой цели (помимо бегства от налогов) служила система двойных заработных плат на телеканале, размер которых у важнейших сотрудников определялся лично Березовским или его ближайшим ставленником Бадри Патаркацишвили»[132]. Такая политика позволила Березовскому, имея сравнительно небольшие пакеты акций, порой вообще не оформляя своих отношений с партнерами, устанавливать почти тотальный контроль на предприятиях своего холдинга. Впрочем, журналистская элита в накладе не осталась. Контролируя крупнейшие предприятия информационно-пропагандистского комплекса, она не только обслуживала олигархию и власть, но и предъявляла свои условия. Так в 1999 г. журналист Сергей Доренко, по данным газеты «Московский комсомолец», запросил с Бориса Березовского 1,5 млн долларов США (или 125 тыс. долларов в месяц) и получил эти деньги! А Татьяна Кошкарева, формальный руководитель информационной службы телеканала ОРТ, шефствовавшая над Доренко, вынуждена была довольствоваться «всего» 20 тыс. долларов в месяц. В связи с этим газета иронически заметила, что при таком разрыве в оплате «вряд ли Доренко ожидает режим “наибольшего благоприятствования”»[133].