Болшевцы - Сборник Сборник

— Экий ты беспокойный, право!.. — сказал он. — Ну, что еще стряслось?

— Обсчитал! — брызнув слюной, выкрикнул Королев.

— Кто обсчитал?

— Накатников! Обсчитал, падаль! Пятачка нет!

Движением плеча Королев высвободился из рук Сергея Петровича, опрокинув банку с деньгами, навалился на стол, стараясь ударить откачнувшегося Накатникова.

— Не позволю!.. У меня волдыри на руках!.. Я за такую штуку… Я покажу пятачок!

Нелегко было угомонить разбушевавшегося кузнеца. Он. долго ругался, высчитывая какие-то прежние обиды, порываясь драться, и успокоился лишь после того, как Накатников во всеуслышанье признал свою вину, заключавшуюся в том, что он второпях нечаянно выдал Королеву на пятачок меньше. Пятачок был торжественно вручен Королеву Сергеем Петровичем.

— Ну, ладно… ничего… бывает, — бормотал Королев смущенно.

Он не знал, куда спрятать теперь этот злосчастный пятачок. Он вдруг вспомнил недавние времена, когда случалось разбрасывать без удержу, без жалости сотни украденных рублей, пускать их, как пыль, по ветру. А сейчас вот, как лоскутник, как барыга, устроил целый скандал из-за медяка. Да как это могло случиться?

Он подозрительно, приниженно поглядывал на лица ребят. Ему казалось — они должны презирать его, должны над ним смеяться. Но одни расписывались в ведомости, другие пересчитывали серебро и медяки, третьи, уже получившие и пересчитавшие деньги, разговаривали о том, что они будут делать завтра. Будто в том, как вел себя только что Королев, не было ничего необыкновенного, ничего такого, что заслуживало бы сколько-нибудь длительного внимания.

О получке Умнов узнал стороной у рабочих совхоза. Много раз Умнов порывался зайти в кузницу, сказать: «Дядя Павел, брось на меня сердиться, возьми меня опять на работу — гвозди делать хочу». Но было стыдно, да и гордость мешала.

В кузнице кое-кто стоял на стороне Умнова.

— Напрасно ты его, дядя Павел, выбросил.

А Королев — тот прямо требовал:

— Взять надо Умнова. Свиней он правильно угробил: не пастух, чтобы возиться с ними.

Дядя Павел и сам уже думал, что Умнов наказан достаточно, и ожидал случая повстречаться с ним. Однажды он приметил его около общежития. Умнов, завидев строгого мастера, попытался улизнуть.

— Стой, молодчик, — кузнец сцапал его. Умнов притворно вырывался из его объятий, но вскоре перестал сопротивляться.

— На работу не думаешь? Мы гвозди куем, — говорил дядя Павел. — Ребята рубли зашибают. Получили заказ на резаки. Сказал я Мелихову: сделаю из Сашки кузнеца. Неужто ошибся? И везде ты, парень, негоден. Не голова, а кочан. В столярной сделал две табуретки, а материалу испортил на пять. В сапожную и заглядывать не хочешь. Вот у всех ремесло будет, всем будет почет и уважение, а ты как был дураком, так дураком и останешься. Ну? Гвозди завтра пойдешь делать?

Умнов сделал вид, что размышляет, потом согласился, решительно тряхнув головой.

Он быстро научился рубить железо. В первый же день наковал гвоздей, сложил их в карман и ходил по коммуне и по деревне, хвастаясь: «Сам гвозди делаю!»

Его дразнили:

— А табуретку — можешь? Хорошие, говорят, табуретки делаешь?

— Брешут. Я на заводе буду кузнецом.

— На за-во-де? Да ты в деревенской кузнице даром не нужен. Шину перетянешь на колесе? Сошник сумеешь отклепать?

Утром Умнов взялся подковать передние ноги мерина, приведенного костинским мужиком.

— Не подковать, — кричали Умнову.

— Учи, — грубо сказал он дяде Павлу, — а то убегу и кузницу сожгу.

А кузнецы, сбившись в кучу, подзадоривали:

— Куда подкова комлем лежит?

— Ему старую подкову с ноги не сорвать.

И верно. Старую подкову нелегко было сорвать. Стертый блестящий обломок держался крепко. Умнов захватил его клещами, потянул, мерин вздрогнул и переступил задними ногами от боли. Умнов начал уговаривать его, гладить по шее, вдруг мерин схватил его за ворот и рванул зубами. Клок порыжевшего сукна повис на спине Сашки. Перепугавшийся Умнов выпрямился и отскочил. Пришлось мерина подковать Королеву, а опозоренный Умнов два дня не показывался в кузницу.

Странная манера выработалась у него: ошибется, не сумеет сделать и обозлится на всех. В столярной сделал косую табуретку, утащил ее к себе в общежитие и спрятал под кровать; попробуй-ка кто-нибудь дотронуться до табуретки — драка будет! Теперь после истории с мерином Умнов подрался с Королевым, а утром встал раньше всех и ушел в лес. Пообедал у Филиппа Михайловича, рабочего в совхозе.

— Ты чего в рабочее время болтаться вздумал? — спросил тот.

— Дядя Павел передохнуть отпустил. — И на недоверчивый взгляд рабочего ответил: — Какая польза мне обманывать? Закурить хочешь? Расщедрились — за дежурство по общежитию на десять затяжек махорки дали, — попытался он перевести разговор на другую тему.

— Подковываешь лошадей-то?

— Легко. Это нам просто.

Умнов опять бродил по лесу, бросал палками в белок. «Были бы деньги, уехал бы», думал он.

В полдень он заглянул в кузницу — угрюмый, молчаливый.

Калдыба поймал около кузницы теленка, вел его за уши и кричал:

— Иди, иди, малый, Умнов подкует тебя. Он у нас мастер!

Королев вынул из спичечной коробки специально пойманного клопа:

— Подкуй, Саша.

Умнов сжал губы и промолчал. Но в этот день подковал первую лошадь. Было это так: вечером он упросил дядю Павла оставить его в кузнице одного. Осмотрел клещи, напильники и раздвижные ключи. В кузнице было непривычно тихо, и Умнов запел:

Ах ты, нож, ты мой булатный,Ты железный сторож мой.

Только две строчки и знал он и не переставал повторять их. Ему захотелось стать хорошим кузнецом, сковать нож булатный, купить ружье, револьвер, а потом жениться. Жена в его воображении была похожа на дочь Филиппа Михайловича.

В дверях стоял костинский крестьянин:

— Здорово живешь… Как тебя по батюшке?

— Александр Ефимович, — сказал важно Умнов.

— Александр Ефимович, с докукой к тебе: передние ноги у Гнедка подковать бы.

Умнов подумал, не издевается ли мужик над ним, но голос его был серьезен, а морщинистое лицо озабочено.

— Видишь ли, парень, — говорил он. — К нашим кузнецам вести — за две ноги столько сдерут — лошадка того не будет стоить… Так уж, пожалуйста… Будь ласков…

— Часы вышли, уходить время…

— К спеху мне, Александр Ефимович.

— Ставь! — быстро сказал Умнов.

Руки его дрожали от волнения.

— Уж ты покрепче, Александр Ефимович, покрепче, — повторил мужик несколько раз.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});