Болшевцы - Сборник Сборник

Умнов повернулся лицом к Мелихову.

— Нет. И навряд ли будет когда, — убежденно ответил он.

— Это почему же? — заинтересовался Васильев.

Он был бесконечно рад тому, что, наконец, заговорил Мелихов. Вот теперь все пойдет правильно. Точно огромная тяжесть снималась с него.

— Не с тобой говорю, — огрызнулся Умнов.

— Так с конфликтной не разговаривают, — мягко заметил Мелихов. — Комиссию избрало общее собрание. Ты сам голосовал за нее. Грубя ей, ты грубишь самому себе.

Смирнов, которого мучило неопределенное сознание, что все-таки два предыдущих дела закончились как-то неладно, приободрился. Слова Мелихова звучали поддержкой.

— Ты бы рассказал, Умнов, комиссии о причинах вашей вражды, — предложил Мелихов.

— Так вы же знаете, Федор Григорьевич, — уклончиво сказал Умнов.

— Я-то знаю, да вот твои товарищи не совсем хорошо все представляют. Я так понимаю, что это не случайная драка по случайному поводу… Так, что ли, Котов?

— Так, — буркнул Котов.

— Дело это старое, началось еще в Москве, в детдоме на Малой Калужской, — сказал Умнов. — До того я был в детдоме на Почтовой улице. Четыре раза я бегал оттуда. Беспризорничать мне надоело. У Федора Григорьевича мне понравилось. Я решил остаться. А там в то время выделялся Котов. До детдома он имел свою шайку. Промышляли они на Брянском вокзале. Оттуда его вместе с шайкой и препроводили. В детдоме я сдружился с сапожным мастером и всерьез занялся дратвой. И котовская шатия-братия терлась в сапожной, но работала мало. Мастер, видя мое старание, дал мне шить сандалии. Это был первый случай в мастерской. А Котову и котовцам сандалии шить не дали, хотя они и просили. Мастер сказал котовцам: «Вам рано, материал испортите». С этого меня котовцы и невзлюбили. Начали шептаться: «Умнова надо спровадить». Я сговорил кое-кого из ребят, вроде как сделал свою, умновскую, шайку. И пошли мы друг друга колошматить почем зря. Размой ребята предупреждают меня: «Сегодня не спи, зарежут финкой». Я не стал спать. И, правда, ночью подходит ко мне Дегтярев с финкой. Был у нас такой парень… Рябой… Смирнов его знает… Котов его подослал. Я Дегтярева смазал, он отлетел, ударился башкой об стену. Тут я заметил, что Котов не спит. Я подошел и Котову дал в морду. За него вступились его ребята, а за меня — мои. Мы втроем побили восьмерых. Пришел товарищ Мелихов и нас разъединил по разным спальням. И здесь, в коммуне, он ко мне тоже раз так же вот ночью подбирался…

— Ты, Умнов, все о котовских проступках говоришь, — усмехнулся Мелихов. — Ты о себе скажи. Пирог вспомни.

— Я что? Я не скрываю. Что было, то было. В Москве в детдоме пироги мы пекли сами. Я дежурил на кухне. Каждому парню полагался отдельный пирог. Для Котова я сделал пирог побольше, а в начинку положил пакли. Сели за стол. Подают всем по пирогу и Котову тоже. Он позарился на румяный пирог, откусил, а там веревка и пакля. Выругался и убежал.

— Значит, и теперь у вас идет продолжение старого? — строго спросил Мелихов.

— Ясно, — сознался Умнов.

— А ты знаешь, что коммуне нет дела до наших прежних счетов? — сказал Смирнов.

— Так он и здесь лезет, — упорствовал Умнов. — Если Котов не будет, я что же…

Мелихов улыбался в усы: «Как-то теперь конфликтная?»

Дима Смирнов вовсе пал духом: «Наверное, с Чумой и с Беспаловым надо было вот так же поговорить, разобраться в подробностях. Кажется, вышла промашка».

Он ежеминутно оглядывался на Мелихова, потом прямо спросил его:

— Что же с ними делать, Федор Григорьевич?

— А это уж ваше дело. Вас выбрали, вам и решать, — отозвался с добродушной улыбкой Мелихов.

«Мы посадили их на место воспитателей, и они должны на самой жизни учиться этому трудному делу, — думал он. — А какую огромную силу получит вся воспитательная работа, если у нас вырастет свой настоящий актив!»

— Умнова я знаю давно, — заговорил Мелихов. — С ним грубостью ничего не сделаешь… Правда, Умнов? Помню, осенью, когда мы только сюда приехали, иду я мимо сада, смотрю — крадется Умнов. Ясно, за яблоками. Остановился за деревом, слежу. Залез наш будущий кузнец на яблоню, не столько яблоки рвет, сколько ветки ломает. По саду треск. Откуда ни возьмись — Медвяцкий. Умнов хотел соскочить, да зацепился за сук. И повис. Медвяцкий подошел, снял его, взял за ухо и говорит: «Тебя, паря, треба драть крапивой. Но ваш Мелихов не верит, что вы, мошенники, грабите сад. Я бить тебя не стану, но скажу об этом Мелихову. Подтвердишь, стервец, что я тебя поймал?» Умнов, конечно, обрадовался: «Все подтвержу, только пусти». В этот же день приходит ко мне Медвяцкий.

Когда Мелихов дошел до этого места, Умнов насупился, покраснел. По всей видимости это воспоминание ему было не очень приятно.

— Сознался Умнов? — спросил с любопытством Васильев.

Мелихов усмехнулся:

— Нет. Отказался наотрез. Медвяцкого выставил клеветником. Но я сделал вид, что поверил. Я сказал Умнову: «Я тебе верю. Дай мне обещание, что ты и впредь не будешь красть яблоки, как не крал их до сих пор». Умнов обещал. И я думаю, Умнов с тех пор больше не взял самовольно ни одного яблока. Верно, Умнов?

— Один раз, Федор Григорьевич, — отвернувшись, сказал Умнов.

Смирнов-скреб затылок. Теперь ему было уже вполне очевидно, что они напороли горячку с Чумой и Беспаловым. Вряд ли общее собрание поддержит конфликтную. Не так подошли они к Чуме и Беспалову, как это нужно было: совсем иначе подходил к ребятам Мелихов. Смирнов сказал об этом Васильеву. Тот обеспокоился. Как же теперь быть? Пошептавшись с Гагой и Смирновым, Васильев сказал, косясь на Мелихова:

— Решение комиссии объявит товарищ Смирнов.

Смирнов встал:

— Конфликтная комиссия внесет предложение общему собранию: Котову и Умнову за драку дать по месяцу невыхода из коммуны и по одному поломытью.

— А насчет Чумы и Беспалова? — насмешливо спросил Гуляев.

Смирнов замялся, еще раз покосился на Мелихова. Тот безучастно теребил ус.

— А насчет Беспалова и Чумы комиссия скажет на общем собрании, — неуверенно произнес Смирнов. — И пускай они признают, что не должны были скандалить в комиссии, а за ихние пьянки пусть почистят картошку на кухне вне очереди раз по пять каждый. Как укажет собрание. — И Дима шумно вздохнул.

— Правильно!.. — одобрил Накатников. Тут только заметили все, что лампа чадит.

Четыре подковы

Умнов валялся на куче угля, дергал веревку горна, лениво потягивался. Кузнецы-воспитанники не скрывали презрения к нему, смеялись над ним, бесцеремонно толкали парня в бок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});