Старуха - Михаил Широкий

он заводил об этом разговор, явно не желала слушать и чётко давала ему понять, что обсуждение его чувств к ней нежелательно и неуместно. Теперь же ни с того ни с сего сама совершенно недвусмысленно подводит к этому и даже не намёками, не обиняками, как это принято у девушек, а прямым текстом, без малейшего стеснения и смущения говорит ему о любви. И, более того, выказывает очевидное недовольство его нерешительностью, пассивностью, апатией и явно подталкивает его к более активным действиям, в частности пытаясь воздействовать на его самолюбие. Это обнаружилось уже в следующую минуту, когда она, снова впившись в него глубоким, чарующим взглядом, с выражением лёгкого недоумения проговорила:

– Ты меня удивляешь. Ты всегда казался мне таким бойким, напористым, неудержимым… Порой даже чересчур, – прибавила она, усмехнувшись краешком рта. – Не разочаровывай же меня.

Последняя фраза неожиданно подействовала на Мишу. Он ощутил в её словах укол его чувству собственного достоинства. А он совсем не хотел разочаровывать её. Не хотел предстать в её глазах трусом, слабаком, слюнтяем. Ведь он и не был таким на самом деле. Это всё события прошедшей недели. Они сделали его таким. Они подкосили, сломили его, нравственно и даже отчасти физически. Превратили его в замкнутого, подозрительного, раздражительного невротика, постоянно пребывающего в подавленном, угнетённом расположении духа, видящего всё в чёрном цвете, вздрагивающего от малейшего шороха и каждую минуту ожидающего чего-то страшного и непоправимого, какой-то катастрофы, готовой разразиться над ним и уничтожить его.

Он попытался встряхнуться, взять себя в руки, овладеть собой. Почувствовать себя прежним – бодрым, настойчивым, уверенным в себе, беспечным, неугомонным, даже немного безрассудным, напрочь лишённым тягостного, унизительного страха, поселившегося с некоторых пор в его душе и сделавшего его как будто другим человеком. Он выпрямил спину, расправил плечи и устремил на свою соседку твёрдый, прояснившийся взгляд, с которого точно спала застилавшая его до этого мутная пелена.

И словно увидел её впервые. Увидел, как она хороша, обольстительна, неотразима. Как соблазнительна и желанна. Конечно, ничего нового для него в этом не было: он и раньше знал, что она прекрасна, что лучше её нету. Но сейчас, после достаточно продолжительного перерыва, показавшегося ему неимоверно долгим, целой вечностью, он взглянул на неё как будто другими глазами. И заметил в ней то, чего не замечал прежде. Не замечал, быть может, потому, что этого и не было во время их прошлых встреч. Не было этого внимательного, трепетного, немного застенчивого и одновременно упорного, неотступного, завлекающего взгляда, в котором сквозили тихая печаль и лукавая усмешка, лёгкое смущение и затаённая нежность. В котором, как под слоем пепла, змеился притушенный, мерцающий огонёк, в любой момент готовый вспыхнуть и превратиться в ярко пылающий костёр. Раньше она не смотрела на него так. Такими глазами, с таким выражением. Не говорила с ним таким тоном. Никогда. Ни разу. Раньше в этих огромных лучистых глазах, когда они устремлялись на него, он видел только холод, безразличие, скуку, в лучшем случае благожелательность и участие. Теперь же… Так смотрит, говорит, ведёт себя девушка, которая любит! Любит так, что не считает нужным скрывать это. Не ждёт, когда парень сделает первый шаг и сама переходит в наступление. Явственно, открыто, без стеснения демонстрирует своё чувство и ожидает того же от него.

Но в чём же дело? В чём причина такой неожиданной, ничем не объяснимой перемены? Что случилось за то время, за тот месяц с небольшим, что они не виделись? Она рассталась со своим парнем? Она снова одна? Ей скучно? Она решила развлечься? Для неё, вероятно, нестерпимо, едва ли не унизительно быть одной. Она не выносит одиночества и скуки. Ей просто необходимо, чтобы кто-то был рядом. Обхаживал, утешал, развлекал её. Состоял бы при ней, как верный паж. Зная при этом своё место и не позволяя себе слишком много. И, вспомнив, что у неё имеется давний, преданный поклонник, влюблённый в неё по уши, которым до этого она так явно пренебрегала, она решила наконец обратить на него своё благосклонное внимание, которым так долго и упорно не желала одарить его. И он, естественно, должен быть счастлив и по первому её щелчку бросится к ней, как собачонка…

Эти мысли пронеслись в его голове в одно мгновение. Он даже не успел определить, насколько эти его соображения резонны и правдоподобны, имеют ли они хоть что-то общее с действительным положением дел. У него не было ни времени, ни желания задаваться этими вопросами. Просто его мысли отчего-то устремились в таком направлении, и именно эта непонятно откуда взявшаяся версия происходящего, как гвоздь, засела в его мозгу.

Ну а хоть бы и так, – тут же подумал он, как околдованный, глядя в её светлые искрящиеся глаза и отчётливо сознавая, что готов смотреть в них до бесконечности, до полного изнеможения и самозабвения. – Что из того? Пусть она и не любит и никогда не полюбит его по-настоящему, как он хотел бы того. Главное, что он любит её. Так, как никого ещё не любил. И, быть может, не полюбит никогда. И раз она по каким-то ведомым только ей причинам снизошла до него, – да-да, именно снизошла, он не обманывался на этот счёт, – то почему бы не воспользоваться этим? Ведь другого случая может и не быть. А точнее, наверняка не будет. На основании своего пусть и не слишком богатого жизненного опыта он знал, как обидно и горько бывает упустить свой шанс, не так уж часто представляющуюся возможность достигнуть чаемого, удовлетворить свои самые заветные желания. А тут тем более всё так предельно ясно и недвусмысленно. Она сама идёт навстречу, протягивает ему руку, прямо говорит о том, что согласна и готова на многое. То есть происходит то, что он не представлял себе даже в самых бурных и откровенных фантазиях, о чём и мечтать не смел. Но жизнь, как нередко случается, оказалась невероятнее самых буйных мечтаний и преподнесла ему сюрприз, превосходивший самые смелые его ожидания, от которого он оторопел и никак не мог опомниться.

Но, понимая, что время не ждёт, что дорога каждая секунда и надо действовать, ковать железо, пока оно горячо, он сделал над собой усилие и попытался сосредоточиться на той главной, генеральной цели, которую он всё отчётливее видел перед собой. Он ясно сознавал, что нужно быть круглым дураком, совершенным кретином и простофилей, чтобы не использовать такой уникальный случай, который наверняка больше не повторится. И если он упустит его, даст маху, опростоволосится, то, скорее всего,