Старуха - Михаил Широкий

руль и, навалившись на педали и крутя ими всё быстрее, понесётся в необозримую, бескрайнюю даль, с наслаждением ощущая бьющий в лицо ветер и в который раз переживая непередаваемое чувство безграничной лёгкости и свободы.

Но чуда не происходило. Всякий раз сарай оказывался пуст. И безумная Димонова надежда с каждым днём слабела и чахла, пока не увяла совершенно. И, кажется, именно сегодня он понял это окончательно. Понял, что прошлое не вернётся. И дело было даже не в велосипеде как таковом, а в той особенной, трудно уловимой и почти не выразимой словами атмосфере, которая рассеялась и бесследно пропала вместе с ним. И вернётся ли она снова, почувствует ли он опять тот трепет в груди, опьяняющую пустоту в голове и неизъяснимую лёгкость во всём теле, как если бы он на какое-то время переставал ощущать притяжение земли, – он не знал. Хотелось верить, что да. Но что-то внутри подсказывало ему противоположный ответ. Ничего не вернётся. То, что ушло из его жизни, ушло безвозвратно. И отныне будет жить только в его памяти. И быть может, и оттуда с течением времени сотрётся…

– Привет, – буркнул Миша, приблизившись к другу и остановившись в паре шагов от него.

Тот перевёл на пришедшего унылый, безразличный взгляд и вяло качнул головой.

– Здоров, коль не шутишь, – вымолвил он после паузы, во время которой словно раздумывал, стоит ли отвечать.

Миша скривился.

– Да уж, щас самое время для шуток!

Димон чуть приподнял брови, точно удивляясь чему-то.

– А почему бы, собственно, и нет? У нас это всегда неплохо получалось… – И, вдруг пристально взглянув на товарища, с безрадостной, помятой усмешкой проговорил: – Что ж нам ещё остаётся, как не шутить?

Миша, казалось, собирался возразить, но, будто вспомнив о чём-то, передумал и согласно кивнул.

– Н-да… Пожалуй, ты прав.

Друзья замолчали. Димон, упёршись локтями в колени, уронил голову на ладони и вперил застылый бессмысленный взгляд в пространство, видимо вновь отдавшись своим тоскливым, сумеречным думам.

Миша же, постояв на месте, стал неспешно прохаживаться по лужайке взад-вперёд, шаркая кроссовками по чахлой примятой траве и уставившись себе под ноги. Его тоже одолевали мысли. Только немного иного рода, нежели у приятеля. Он думал о том, что тревожило, угнетало, давило, порой почти сводило его с ума все минувшие сутки. Вчерашний вечер, который он провёл в состоянии, близком к беспамятству, то неподвижно сидя возле входной двери, готовый в любую секунду обратиться в паническое бегство, то конвульсивно срываясь с места и носясь по всей квартире в поисках затаившейся угрозы. Минувшую ночь, в течение которой он почти не сомкнул глаз и лишь изредка забывался мимолётным томительным полусном, тут же прерывавшимся всё новыми кошмарными видениями, осаждавшими его со всех сторон и, казалось, только и ждавшими возможности наброситься на него безобразной воющей сворой. Нынешнее утро, когда он, ошалевший от бессонницы и непроходящего, помрачающего ум страха, дождался наконец родителей и, не ответив ни слова на их беспокойные расспросы, поспешил убраться из дому, где, как ему казалось, всё насквозь пропахло запахом серы и тяжким, удушающим могильным смрадом, от которого он едва не терял сознание.

Случившееся с ним накануне до сих пор стояло у него перед глазами как наяву. Он был настолько потрясён и ошарашен этим – в гораздо большей степени, чем всем остальным, происшедшим до этого, вместе взятым, – что почти не помнил себя, пребывал в совершенном смятении, умственном и душевном расстройстве. Ему казалось, и не без оснований, что он на грани безумия. И требовалось совсем немного, небольшой заключительный толчок, чтобы эта грань была пройдена.

Остановившись на краю лужайки, он вскинул взгляд на старухины окна. Как и прежде, тёмные, мутные, непроницаемые. Как и прежде, напоминавшие два померкших незрячих глаза, будто таивших что-то в своей сумрачной глубине. Только сейчас это уже не было для него загадкой. Теперь он отлично знал, что и кто скрывается за этими пыльными потрескавшимися стёклами, прикрытыми затрапезными полинялыми занавесками.

На бледном, осунувшемся Мишином лице обозначилась истомлённая, кривоватая полуулыбка.

– Знаешь, мы всё-таки тогда очень большую ошибку совершили, – проговорил он, обернувшись к напарнику. – Возможно, непоправимую.

Димон, насупившись, повернул голову в его сторону.

– О чём ты? Какую ошибку?

Миша, секунду помолчав, холодно произнёс:

– Не надо нам было идти к ней тогда… Если б не это, может, всё и обошлось бы.

Димон ответил не сразу. Покрутил головой, пожевал губами, передёрнул плечами. И, снова воззрившись вдаль, скупо обронил:

– Может быть… может быть.

Миша, нахмурив лоб, с оттенком досады промолвил:

– Да не может быть, а точно. Дурака мы сваляли. С этого всё и началось. Если б мы сдуру не попёрлись туда… – он не договорил и лишь с безнадёжным видом махнул рукой.

Димон на этот раз не откликнулся. Опять, несколько раздражённо, дёрнул плечом и, словно почувствовав себя обиженным чем-то, чуть скривил лицо и поджал губы.

Но Миша на эти признаки Димонова недовольства не обратил внимания. Отвернувшись от приятеля, он снова устремил взгляд на окна старухиной квартиры. И снова на него нахлынули мрачные, безотрадные думы. Он подумал, что вот совсем недавно, неделю или две назад, – он начинал путаться во времени и уже не мог сказать точно, когда что произошло, – они, явно не от большого ума, неизвестно для чего вздумали наведаться в жилище скончавшейся старухи и увидели там такое, что, вероятно, совсем не предназначено для смертных взоров, что не положено видеть никому из живых, и ежели кому-нибудь каким-то образом всё же довелось увидеть это, тому не следует ожидать для себя после этого ничего хорошего. И вся последовавшая вереница необъяснимых, непостижимых, жутких событий, всевозможной чертовщины, ворвавшейся в их жизнь и затянувшей её непроглядным могильным мраком, – это расплата за неумеренное и неуместное любопытство, за то, что они стали очевидцами того, что им, да и никому на свете, не следует видеть и знать. А они увидели и узнали. Заглянули в беспросветную чёрную бездну, разверзшуюся у них под ногами и увлекающую их в свою бездонную слепую глубь…

Миша мотнул головой и испустил тяжёлый вздох. Упрямая, неотвязная мысль саднила ему мозг: ведь всего этого могло и не быть. Пройди они в тот злополучный вечер мимо, не вздумай они завернуть в подъезд, подняться на второй этаж и ввалиться в квартиру мёртвой ведьмы, – в их жизни, вероятнее всего, ничего не изменилось бы, всё шло бы своим чередом, всё было бы спокойно и благополучно. И они никогда не узнали бы о том, чего ни одному человеку