Старуха - Михаил Широкий

момент он готов был понять тех, кто по своей воле сводит с ней счёты. То, что совсем недавно ему и в голову не могло прийти, казалось диким и невероятным, теперь представлялось вполне приемлемым, естественным и возможным.

XIV

– Привет, – внезапно услышал он рядом с собой тихий, мягкий, немного печальный женский голос.

Миша чуть вздрогнул, поднял голову, всмотрелся в стоявшую в шаге от него фигуру. И обомлел от восторга и счастья, вдруг нахлынувших на него мощной горячей волной.

Перед ним стояла Ариадна. Живая, настоящая, из плоти и крови. Не видение, не призрак, не мираж. Который рассеется, растворится в воздухе, едва протянешь к нему руку и попытаешься коснуться его. Нет, на этот раз всё было на самом деле. Это действительно была она. Её стройная изящная фигурка с осиной талией, тонкие, безупречно правильные черты, шелковистые, отливавшие золотом волосы, лёгкими волнистыми прядями рассыпанные по плечам. Её глаза – небесно-голубые, глубокие, прозрачные, с лёгкой поволокой. Смотревшие на него пристально, неотрывно, проникновенно, с чуть приметной грустью, угадывавшейся не только в глазах, но и в тоненьких складках, залёгших в уголках губ.

– Это… ты? – пролепетал Миша едва слышным, срывающимся голосом, задохнувшись от волнения и непроизвольно подавшись назад.

Она, не отрывая от него проницательного, завораживавшего его взгляда, коротко и просто ответила:

– Я.

Он, глубоко и часто дыша, словно ему вдруг не стало хватать воздуха, смотрел на неё во все глаза и чуть покачивал головой, будто всё не мог поверить, что это не обман зрения, что он в самом деле видит её. Значит, и до этого он не ошибся и там, возле пятиэтажки, тоже была она. И она, так же как и он её, заметила его и решила подойти. Только дождалась, пока уйдёт Серёга. Из чего следует, что она, вероятно, хочет поговорить с ним с глазу на глаз. Побыть с ним наедине. Сказать что-то важное, особенное, касающееся только их двоих и не предназначенное для чужих ушей…

Его, по обыкновению, тут же далеко унёсшуюся мысль вернул на землю томный, с нотками лёгкого нетерпения голос девушки:

– Ну, может, ты предложишь мне сесть?

Миша, очнувшись, почему-то густо покраснел и с запинкой пробормотал:

– Д-да… да, конечно… присаживайся.

И сдвинулся в сторону, хотя на лавочке и так было достаточно места.

Ариадна едва уловимо, краешками губ, улыбнулась и, пригладив платье ладонями, села рядом с Мишей. Искоса глянула на его напряжённое, раскрасневшееся лицо и снова, уже более явно, усмехнулась.

– Что, не ожидал увидеть меня?

Он тоже, не совсем удачно, правда, попытался выдавить улыбку и, тряся головой и отдуваясь, шумно выдохнул:

– Да уж! Признаюсь, неожиданно.

Её взгляд сделался лукавым и дразнящим.

– Ну, надеюсь, это была приятная неожиданность?

Он обернулся к ней, взглянул в её прекрасное, полной неизъяснимой прелести лицо, в её блестящие лазоревые – одновременно насмешливые и серьёзные – глаза и, ощутив томительное и сладостное стеснение в груди, вымолвил:

– О да!

Сказав это, он бросил беглый взор кругом. Во дворе никого не было. Совершенное безлюдье и тишина. Они были одни. Только он и она. Случилось то, чего он так страстно желал, к чему так долго стремился, прилагая для этого немалые усилия, проявляя недюжинную энергию и сноровку. Но, как часто бывает, то, чего не получается достигнуть самыми хитроумными средствами и отчаянными потугами и что, изверившись и утомившись, начинаешь считать недостижимым и несбыточным, вдруг ни с того ни сего само собой приходит в руки. Правда, нередко тогда, когда это уже не совсем нужно и вместо удовлетворения и радости вызывает лишь сожаление и горечь.

Но только не в его случае. Его чувство к Ариадне, быть может, немного притупилось, притухло, лишилось изначальной мощи и остроты. Но оно никуда не делось, не угасло, не умерло. Продолжало жить под спудом иных впечатлений и событий, которых уже немало накопилось со дня их последней встречи. И словно лишь ждало, чтобы снова обнаружить себя, вырваться наружу, разгореться с новой силой и подчинить его своей безграничной и неодолимой власти.

И достаточно было ему увидеть её, оказаться с ней рядом, заглянуть в её глаза, почувствовать её запах – и всё в нём всколыхнулось, перевернулось и вспыхнуло огнём. И точно не было длительной разлуки, разочарования, обиды, ожесточения, тоски, забвения, кажущегося, наигранного безразличия. В один миг, после нескольких произнесённых ею слов, после одного её взгляда, проникшего ему в самую душу, от всего этого не осталось и следа. А чувство вернулось. Обновлённое, посвежевшее, окрепшее, заигравшее ещё более яркими красками, обретшее как будто новый смысл и значение, о которых он раньше и не догадывался.

И она, по-видимому, понимала, что он думает и чувствует. Она, похоже, видела его насквозь. Ему даже не нужно было ничего говорить – её зоркий, вдумчивый, дотошный взор, казалось, читал его мысли, подмечал тончайшие движения его души, малейшие переливы его чувств. Она была и оставалась для него загадкой, сфинксом, тайны которого он так и не смог разгадать. Она же читала его как открытую книгу, каждая страница, каждая фраза и слово которой были ей понятны, знакомы и не вызывали никаких вопросов и затруднений.

Вот и сейчас, посмотрев на него, по-прежнему с тонкой, завуалированной улыбкой, всего несколько мгновений, она взмахнула своими длинными густыми ресницами и прочувствованным, немного грудным голосом промолвила:

– Почему ты молчишь? Ты что же, не рад меня видеть?

Миша встрепенулся, опять через силу улыбнулся – или, вернее, просто скривил лицо – и поспешил заверить её:

– Ну что ты, конечно же, рад.

– Рад? – с ударением переспросила она, сопроводив свой вопрос чуть заметным движением.

Он, переведя дух, попытался вложить в ответ всё своё чувство:

– Не просто рад. Я счастлив!

Девушка бросила на него косвенный взгляд и, едва шевельнув губами, обронила:

– Ну я надеюсь.

Установилось молчание. Ариадна испытующе поглядывала на Мишу, точно ожидая от него если не действий, то хотя бы слов, более-менее внятного выражения тех эмоций и переживаний, которые волновали его в этот момент и угадать наличие которых мог бы даже гораздо менее проницательный наблюдатель. Она же видела всё ясно и отчётливо, он был перед ней как на ладони, для неё не было никаких секретов и тайн. И она ждала, когда же он преодолеет своё совершенно несвоевременное замешательство и робость, решится и скажет наконец то, что, очевидно, давно уже жило в нём, волновало и будоражило его и настойчиво искало выхода и воплощения.

Но вот, когда, казалось бы, наступил самый подходящий момент для