Волевой порог - Александр Александрович Тамоников

дверь как последнюю защиту от «мусоров». Он не успел включить заднюю скорость, рвануть машину назад и покатиться до удобного места, где можно развернуться, — не получилось. Пассажирская дверь вдруг открылась, и в машину запрыгнул молодой мужчина с наганом в руке.

Гущин закричал и ударил по руке с револьвером. Машина, снятая «со скорости», покатилась назад, он толкнул дверь и вывалился мешком на дорогу. К нему уже бежали те двое, что-то крича, но Гущин вскочил и бросился бежать по дороге. Он не знал, куда бежать, как скрыться. Он просто запаниковал, поняв, во что вляпался. Хотелось забиться в любую нору и замереть, и чтобы никто его не нашел. Ни те, ни эти!

Топот и крики сзади все ближе. Гущин начал задыхаться, сердце билось как сумасшедшее. Выхватив из кармана спецовки нож с выкидным лезвием, он отшатнулся к скале и прижался к ней спиной, выставив перед собой оружие.

— Не подходи, падлы, не походи! Всех порежу! Не дамся живым!

— Не дури! — крикнул Коган, опуская пистолет.

Игнатьев и Котин подходили с другой стороны, не спеша засовывая пистолеты в кобуры. Они смотрели на шофера настороженно. Гущин понял, что его не собираются убивать, что его хотят скрутить живьем, и это было страшнее всего, и он вытянул перед собой руку, ладонью вперед. Но полоснуть лезвием по венам на запястье он не успел. Игнатьев ударом ноги выбил из руки Гущина нож, а сержант, бросившись вперед, схватил шофера за руку, второй рукой обхватил его горло и наклонил тело на себя, мешая ему вырваться. Гущин почувствовал, что колено уперлось ему в поясницу, он не мог вырваться, теряя равновесие и ловя рукой воздух. Его повалили на земли, заломили руки за спину. Прочная бечевка захлестнула запястья, плотно стягивая их вместе.

Коган усадил шофера на землю, прижав его спиной к скале. Тот крутил головой, дергался, пытаясь освободить руки, и стонал, как раненое животное. Кажется, от страха у парня совсем помутилось сознание. Коган тряхнул его несколько раз за грудки, а потом дважды сильно наотмашь ударил ладонью по щекам.

— Ну-ка, заткнись! — гаркнул ему в лицо оперативник. — Приди в себя, дурак!

— Я… не… нет… — бормотал Гущин, таращась широко раскрытыми глазами на людей в гражданском, собравшихся возле него.

— Заткнись, тебе сказали! Будешь рот открывать, когда тебе разрешат. Ты же не блатной, не сидел, чего же ты орал, «мусорами» нас называл? — Коган насмешливо смотрел в лицо задержанного. А когда Игошин вернулся от машины и подал Когану два брикета тротила в фабричной упаковке, тот сунул их под нос Гущину. — Вот теперь поговорим, Матвей!

— Я не знаю ничего. Это не мое, мне подсунули, меня хотят со света сжить, это начальник автоколонны на меня зуб имеет… — торопливо пробормотал шофер.

— Зуб он на тебя имеет? — грозно переспросил Коган. — Ну, слушай меня внимательно, сопляк! Со мной такие игры не проходят, не таких ломал. Не зуб на тебя иметь, тебя самого будут на зоне иметь, если я разозлюсь. Так что не зли меня, гнида! Заруби себе на носу, что теперь ты жить и дышать будешь так, как я скажу. И тогда ты еще поживешь на этом свете. Так ли, сяк ли, но поживешь. А если нет, то суну тебе сейчас этот батон в штаны, подпалю фитиль и сброшу со скалы вниз. Вот это будет праздничный фейерверк с твоим дерьмом и с потрохами в разные стороны. Понял меня?

Гущин всем своим жадным и трусливым естеством понял, что эти грозные дядьки, которые его так просто взяли на дороге, знают о нем все, что ситуацией они владеют и повяжут очень скоро всех и здесь, и в колонии. Это не милиция, это НКВД! И когда Коган в очередной раз тряхнул его за грудки и Гущин треснулся во второй раз затылком о камни, он с готовностью закивал.

— Слушай дальше, — уже спокойнее продолжил Коган. — Сейчас мы поедем с тобой, чтобы ты со страху деру не дал. Когда на площадке встанешь под разгрузку, мы отойдем, один будешь, но не думай, что мы тебя не видим. Не вздумай знак подать или шепнуть кому-нибудь про наши дела. Разгрузишься и вали отсюда на автобазу. Потом с тобой поговорим. Не вздумай скрываться. Из-под земли достанем!

Гущин опустил голову и послушно закивал. Он понял, что жизнь его на этом закончилась, и все ее прелести, связанные с левыми заработками и кутежами на частных квартирах с доступными девочками, тоже. Почему-то именно сейчас вспомнились слова покойной бабушки. Да так вспомнились, будто она рядом стояла и вслух это говорила. Он узнавал ее голос и интонации.

«Вот тебе, Матюшка, совет мой перед смертью. Легкие деньги легко приходят и легко уходят. А на душе ничего не остается. Пустая душа и карман пустой. С пустым карманом жить можно, а вот с пустой душой не живут. Не держит такую душу ничего здесь».

И подумалось сразу о том, что слова «совет мой перед смертью» мог означать, что он дан не перед ее смертью, а перед его! И он послушно подчинился чужим грубым и жестким рукам, которые подняли его с земли и подтолкнули к своей машине. Развязав руки, велели сесть за руль. Рядом сел тот самый мужчина с револьвером. Обе машины двинулись к строительной площадке комбината. Заключенные разгружали первую машину. Но Матвей замечал на себе взгляды угрюмого мужика в надвинутой на глаза кепке. Хорошо, что ни с кем не надо разговаривать, объяснять. Все было просто. Кто-то положил груз в машину, здесь кто-то возьмет его. Он без шофера знал, где взять, поэтому Гущин чувствовал себя в некоторой безопасности. А может, наоборот, надо как-то знак подать, мигнуть, что вроде опасность. А как не поймут? А эти из НКВД догадаются, что он знаки подает! Да пропади оно все пропадом!

Сержант Котин, занимавшийся неподалеку тем, что разбивал старые деревянные щиты на доски, успевал все видеть и примечать. Например, как один из зэков встал у самой машины, закрыв собой железный инструментальный ящик под кузовом, а другой быстро просунул руку за ящик, открутил ржавую проволоку и вытащил два брикета, завернутые в плотную бумагу. Заключенные незаметно сунули брикеты в карманы рабочих спецовок и разошлись в разные стороны. Игошин подошел к сержанту, нагнулся, собирая готовые доски в охапку. Котин шепнул ему про зэков, и Игошин ушел с досками, незаметно кивнув Игнатьеву.

Матвей Гущин стоял как вкопанный, когда разгрузка его машины закончилась, а его никто не арестовывал, никуда не