Подкидыш, или Несколько дней лета - Наталья Игоревна Гандзюк

рассеянных по страницам молний, ещё мокрые от слёз, но все они сотканы из любви. Мне бы хотелось начать встречу с чтения двух его трёхстиший.» Бедов открыл папку с рукописями, взял листочек и прочитал: «Разбитое окно,

В разломах и трещинах

Сверкает в солнце, как снег.

Гаснущий неба ковёр,

Только стрижи ему верны.

Утром – новая ручка, вечером – исписалась.»

Потом, помолчал и продолжил: «Я хочу, чтобы мы пытались делиться друг с другом своим вдохновением, также, как Илларион делился им с нами не для, чтобы показать, а для того, чтобы отдать, опустошить себя и освободиться». Бедов дал тему для написания текстов, налил себе чаю и услышал, как какая-то машина остановилась поодаль, хлопнула дверца, и к дому приблизились шаги ещё одного посетителя. Посетитель был странного вида – вроде мужчина, но с женственными чертами лица, тонкими длинными пальцами на руках, белокурыми волосами и помадой на губах. Он вошёл как можно тише, сел в угол, где обычно сидел Илларион и рассматривал общество поэтов с любопытством и подлинным интересом. Судя по всему, такое сборище он наблюдал впервые. И от волн вдохновения как-то неловко стало ему, что он в стороне. Тема написания, данная Виктором называлась «Прощание», ибо прощаниями и потерями переполнена наша жизнь. Новичок взял со стола чистый лист, ручку, планшет, чтобы удобно было писать на весу, и лист стал заполняться: «Нет потерь без обретения,

Нет прощаний без встреч,

Нет разрывов без постижения,

Нет горя без счастья,

Нет жизни без смерти,

Нет высокого без низкого,

Нет святости без греха,

Нет любви без жертвы,

Нет чистоты без грязи,

Нет ангелов без демонов,

Нет тишины без шума,

Нет радости без печали,

Нет красоты без уродства,

Нет полёта без падения,

Нет слёз без полноты,

Нет одиночества вне людей,

Нет тайного даже в мыслях,

Нет языка без понимания его,

Нет движения, и нет неподвижности,

Нет изменений без муки,

Нет встреч без потери «своего»,

Ай – ай – ай!

Без потери «своего».

Бедов подошёл поближе, кивнул светловолосому и заглянул к нему в листок:

– О, прекрасно! Это ещё не стихи, этот опус ближе к упражнению, но я готов обнимать вас за него! Уверен, что следующее ваше произведение станет шедевром, с первого раза так не пишут, вы – талант. Откуда к нам?

– Из Александрова.

– Далековато. Живёте там?

– Нет, возил туда людей, я – таксист, – мужчина ослепительно улыбнулся, – живу в другом месте.

– Милости просим в наш поэтический клуб. Надеюсь, что вы у нас приживётесь.

– Что значит «прижиться»?

– Ощутить вкус к литературе.

– Я ощутил, значит, прижился?

Бедов неуверенно пожал плечами:

– Выходит, прижились, – Виктор отошёл от новичка, но не мог избавиться от странного внезапно возникшего ощущения неприязни к новому члену клуба. Тот же бродил рассеянным взглядом по всем присутствующим, пока не остановился на рыбе. Впервые за последние несколько сот лет с виду молодой долгожитель увидел что-то такое, что заставило его волноваться так, что даже румянец заиграл на его бледных щеках. Роза-Рыба была сосредоточена и погружена в написание чего-то на листке. Глаза у неё были опущены, и под ресницами сияли удивительной красоты глаза. Мягкие шелковистые волосы обрамляли круглое правильное лицо. Роза была очень красива, но оценить по достоинству эту красоту мог только один присутствующий, для которого померкло всё и осталась одна Она. Он же, за свою долгую жизнь видел много женских лиц и фигур, но такой красоты не было нигде во всём свете. «Ерунда какая-то, – думал мужчина, – она же должна была прийти только через триста лет. Через триста бесконечных лет ожидания. Где он слышал, что если насекомое случайно попадёт в еду на жертвеннике, то сразу воплощается в человека, но она же не насекомое. Последние годы она жила в воде, где там жертвенник в этих пресных водах? Может кто-то случайно бросил в реку святой хлеб, и она его наелась?» – от этих размышлений вопросов только прибавилось, и существо мужского пола начало приближаться к Розе поближе. Она сидела рядом со Светкой, и обе увлечённо царапали что-то на листочках. Повторяя жест Бедова, мужчина из-за спины заглянул к ней в лист. Там было написано: «Я прощаюсь с тобой дождливым летом очень похожим на осень. В слове «завтра» помещается вся моя жизнь. Я не предполагаю, какой она будет, но часть её будет посвящено воспоминаниями о тебе.»

– Красиво, – произнёс белокурый мужчина. Роза подняла глаза, и что-то смутно знакомое было в его глазах, фигуре, голосе. Она могла вспомнить, откуда она знает его, пыталась, но не могла. Мужчина вернулся в свой угол и уже больше не ничего не писал. Он потерял слух и осязание, вкус и чувство юмора, у него осталось только зрение, которым он смотрел на Розу.

Зинаида, счастливая от того, что может совершать наброски фигур мужчин и женщин, их было предостаточно, улыбалась, и держала в руках карандаш. другой, более твёрдый, для тонких линий, она держала в зубах вместо сигареты. Твёрдый карандаш всё время падал, и бабушка смеялась над своей неуклюжестью. Особенное веселье вызвал у неё вид новичка в чёрной майке. Она набрасывала его в профиль и в фас, рисовала точёные линии рук и изгиб спины. Мысленно она помещала его в глубину своих картин, но почему-то на картинах он становился старше и мужественнее, и более того, проступала глубокая старческая усталость и что-то ещё невыразимое, к чему хотелось прикоснуться:

– Милый! – Зинаида подошла совсем близко и дотронулась до гостя. Он не расслышал, и не почувствовал прикосновения, а может никто к нему так не обращался и давно уже «милым» никто не называл.

– Милый! Ты всё равно не пишешь, может, попозируешь мне в саду?

Мужчина очнулся, с неохотой кивнул и пошёл вслед за Зинаидой к выходу. Рыба, которой неожиданно стало жарко и захотелось плакать, поднялась и, как заколдованная, поплыла к крыльцу. Светка, которая узнала в мужчине таксиста, и хотела задать ему кое-какие вопросы о Фёдоре, тоже на цыпочках вышла из комнаты, где уже вслух и громко писатели и поэты читали свои произведения.

В саду у Бедова, где росли старые груши с почти чёрными витыми стволами, раскидистые яблони и вишни, которые каждый год пускали тонкие прутья окрест и как сорняк и уже заняли добрую половину и без того заросшей неухоженной территории, расположились Зинаида и таксист. Бабушка сидела на стуле, а таксист на заботливо предложенной табуретке. На свободе бабушка чувствовала себя ещё лучше. Она радовалась свежему воздуху, хорошим карандашам, согласию модели