Любовь неукротимая - Хизер Сноу

– В этом нет необходимости. Мы уедем, как только дождемся брата.

Габриэль через закрытую дверь узнал интонации Эдварда.

– И куда же вы собираетесь его везти? – послышался голос Пенелопы, официальный и холодный тон которого казался неестественным.

Таким тоном Пен разговаривала только с Алленом, и Бромвич знал, каким надменным взглядом сейчас награжден его брат. Такое вполне может обезоружить Эдварда – он никогда не мог совладать с сильными женщинами, а Пенелопа порой показывала себя отнюдь не робкой девочкой, как истинная дочь маркиза. Габриэль улыбнулся. И жена маркиза из нее получится тоже потрясающая.

– Назад в клинику, разумеется, – изрекла Амелия. Господи, она-то что здесь делает? – Там ему самое место.

Улыбка в одно мгновение исчезла с лица Габриэля.

Голос Пенелопы выдавал ее раздражение:

– Я сомневаюсь, что…

– Доброе утро, – прервал он «светскую беседу», входя в холл. Вмиг на него обратили взоры четыре пары глаз. Глаза Эдварда, к удивлению Габриэля, не казались пьяными. Взгляд Амелии был злым и расчетливым. Лилиан не скрывала любопытства, а Пенелопу словно разрывали на части беспокойство и гнев.

Амелия нарушила молчание первой.

– Габриэль! – начала она елейным голоском. – Ты выглядишь… м… не лучшим образом.

Она внимательно осмотрела его с головы до ног, и на ее щеках заиграл румянец. Сегодня Бромвич был одет скорее как простой рабочий, нежели как джентльмен – они со Стратфордом помогали строить школу в деревне. И то, что Габриэль попал под дождь по пути домой, не улучшило его внешнего вида. Судя по взгляду Амелии, Габриэль заключил, что выглядит он диковато.

Стратфорд вошел вслед за ним и сразу направился к жене. После короткого приветствия чета с извинениями удалилась.

Эдвард и Амелия многозначительно посмотрели на Пенелопу, но та отказалась уходить, и Габриэль был рад этому. Теперь, когда в их рай так внезапно ворвался внешний жестокий мир, она была очень нужна ему.

– Эдвард, – наконец он нарушил молчание. – Амелия. Что вас привело в Шропшир?

С минуту все молчали, затем Амелия откашлялась, многозначительно взглянув на мужа. Эдвард распрямился и заявил:

– Когда мы приехали в Викеринг-плейс, то были крайне огорчены известием, что тебя оттуда забрали. – Эдвард пронзил Пенелопу грозным взором, и это также удивило Бромвича: оказывается, трезвым его брат был не такой бесхарактерный. Эдвард перевел взгляд на брата, и Габриэль заметил волнение в его глазах.

– Прошу прощения за беспокойство, Эдвард, но уверяю тебя, здесь я в полной безопасности.

Эдвард сжал губы в тонкую линию.

– Разумеется, мы рады, что ты в безопасности. Однако твое место в Викеринг-плейс, и ты это знаешь. Мы приехали, чтобы отвезти тебя обратно.

Пенелопа, казалось, вот-вот лопнет от ярости, и Габриэль нежно взял ее руку в свою.

– Я не хочу возвращаться. Вообще-то я намерен…

– Хочешь ты того или нет, – перебила Амелия, – ты поедешь.

Бромвич глубоко вздохнул, Эдвард же глянул на жену с упреком.

– Амелия имела в виду, что там тебе будет лучше. Аллен говорит…

– Мистер Аллен ничего не знает о том, что нужно Габриэлю, – возразила Пенелопа.

Эдвард, слегка опустив голову, посмотрел на нее исподлобья.

– Аллен – весьма уважаемый человек, управляющий одной из лучших клиник Англии. А тебе, мой брат, напомню, – он перевел взгляд на Габриэля, – что ты, между прочим, не в себе. Вы же, – Эдвард вновь посмотрел на Пенелопу, – вообще не разбираетесь в этой области. Не понимаю, зачем только моя мать попросила вас о помощи.

– Потому что я уже помогала солдатам, страдающим от боевого посттравматического синдрома…

– Да-а, – противно протянула Амелия. – Аллен поведал нам, как именно вы им помогаете.

Пенелопа возмущенно фыркнула, Габриэль же покраснел.

– Все, хватит! – прорычал он. – Я не позволю вам оскорблять Пенелопу! – Эдвард и Амелия смотрели на него широко раскрытыми глазами, и Бромвич выпалил на одном дыхании: – И я не вернусь в Викеринг-плейс.

– Но, Габриэль, твои приступы… – запротестовал брат, взгляд которого выражал искреннюю обеспокоенность.

– За последние шесть недель у меня ни одного не было, – ответил Габриэль. – Раньше же они у меня повторялись самое большее через две недели – обычно чаще. Лечение Пенелопы помогает, Эдвард.

Эдвард округлил глаза в изумлении.

– Аллен допускает, что периоды ремиссии вполне возможны. И это совсем не значит, что помешательство не вернется вновь.

– Ваш брат не сумасшедший, – твердо сказала Пенелопа. – Он просто страдает от посттравматического синдрома. Ужасы, которые переживают солдаты на войне, часто оставляют шрамы не только на теле, но и в душе, они оседают в сознании. Я признаю, что приступы Габриэля были весьма пугающими. Были! Как он сам сказал, за последние недели не наблюдалось ни намека на приступ, и в настоящее время мы излечиваем другие симптомы. Уверяю вас, нет никаких причин для серьезных рецидивов.

– Не сумасшедший, говорите? – спросил Эдвард.

– Именно так, – кивнула Пен.

– Полагаю, это решать суду лорда канцлера, – вновь встряла в разговор Амелия, поспешно перебирая пальцами.

Эдвард испуганно вздрогнул, но все же вполне невозмутимо извлек из кармана запечатанное письмо и протянул брату.

Это еще что? Судя по сверкающим триумфом глазам Амелии, письмо не предвещает ничего хорошего. Онемевшими пальцами Габриэль сломал печать и принялся читать.

«Единогласным решением комиссии в данном письме, скрепленном печатью Королевства Великобритании, сообщаем, что Габриэль Деверо к десяти часам по полудни 27 марта обязывается явиться в Лондон, дабы предстать перед двадцатью четырьмя представителями закона для подтверждения своей дееспособности или же для закрепления за его персоной статуса душевнобольного.

Явка обязательна и отказу не подлежит».

Габриэль, казалось, перестал дышать. С его дыханием, он чувствовал, остановилось время.

– Когда вы обратились за этим? – спросил он, надеясь, что никто не заметит предательской дрожи в его голосе.

– Около шести недель назад, – ответил Эдвард.

– Но ваша матушка сказала мне, что никто не подаст прошение в комиссию до тех пор, пока я не смогу опробовать свой метод! – воскликнула Пенелопа.

Лицо Эдварда побледнело.

– Моя мать мной не командует, леди Бриджмен.

Габриэль перевел взгляд от брата к Амелии, губы которой расплылись в довольной ухмылке.

«О нет. Тобой командует твоя жена», – мрачно подумал он. И Амелия жаждет получить контроль над всем семейством маркиза. Если Габриэля признают душевнобольным, титул и состояние наследует Эдвард, а значит, все окажется во власти этой женщины. И Эдвард, разумеется, не посмеет ей воспрепятствовать. Возможно, таким образом он рассчитывает добиться верности жены.

Боже…

– Эдвард, вы сделали запрос, еще не зная, выздоровлю я или нет, – сказал Габриэль. Голос его звучал жалко, но он ничего не мог с этим поделать. Бромвич готов был умереть – лишь бы вновь не оказаться заточенным в Викеринг-плейс, особенно теперь, когда он почувствовал себя свободным и счастливым. – Вы должны отозвать свое прошение.

Брат грустно покачал головой:

– Нет. Хоть я и рад, что твои приступы прекратились, все же сомневаюсь, что ты в своем уме. Я очень надеялся, что ты поправишься здесь, но наш стряпчий сообщает, что ты берешь большую ссуду. По его словам ты собрался строить что-то вроде фабрики на нашей территории. На фамильных землях Деверо! – Он презрительно фыркнул. – Нет, я просто обязан защитить семью от твоих безумных идей!

Габриэль почувствовал, как по телу пробежала ледяная волна гнева.

– Это не безумная идея, – произнес он. Голос его звучал тихо и осторожно, он прекрасно понимал, что все объяснения бесполезны и никакие аргументы не помогут. Не важно даже, как оценивают его состояние Эдвард и Амелия. Амелия видит свой шанс и не хочет его упустить. Она не сможет получить власть над владениями Деверо, пока Габриэль жив или считается дееспособным, и готова пойти на все, чтобы добиться желаемого. А Эдвард… у него появилась возможность, скрываясь под маской защитника семьи, наконец осчастливить дражайшую супругу.

Бромвич знал, что его планы относительно собственной фабрики вовсе не безумны, но ни для кого это не имело значения. Как только комиссия выслушает вердикт Аллена и персонала Викеринг-плейс, Габриэля признают невменяемым.

Он крепко сжал челюсти, едва сдерживая дрожь от переполняющей его ярости. Но умолять Габриэль не станет, тем более он не сомневался: любые уговоры бесполезны.

– Очень хорошо. Тогда до двадцать седьмого.

Он не двинулся с места, пока за братом не закрылась дверь. Затем Бромвич потянулся к буфету, чтобы налить себе выпивки. Габриэль сделал три добрых глотка и вздохнул. Да, еще едва перевалило за полдень, но сейчас у него была весомая причина выпить до обеда.