Любовь неукротимая - Хизер Сноу

– Я тоже, – тепло ответила Пенелопа, хотя в ее сердце затлел огонек грусти. Племянница Шарлотта родилась через две недели после смерти Майкла. Пен не смогла помочь кузине при родах и до сих пор сожалела, что пропустила столь важное событие. И Лилиан тоже чувствовала вину: не смогла поддержать любимую сестру в трудную минуту.

Пен с тех пор покинула свет. Прошло много времени, прежде чем затворница вновь смогла выйти в общество, но к тому моменту она уже утратила вкус к моде, балам и приемам – теперь ее не интересовали милые женские секреты, да и сами подруги остались в прошлом. Ее жизнь словно провалилась в черную пропасть, и только сейчас Пен начинает потихоньку выкарабкиваться из нее.

– И совсем не потому, что ты избавила бедняжку Шарлотту от безвкусных нарядов, – продолжила Лилиан. – Я говорила тебе, что ты оказалась права относительно той няньки, мисс Иден?

Пенелопа отвлеклась от своего занятия.

– Нет. А что ты узнала?

– Как ты и советовала, я обратилась к Джеффри с просьбой навести справку о жизни мисс Иден. Оказалось, что ее рекомендации – фальшивка. И – даже имя ненастоящее. Ее зовут Хейли. С предыдущей работы ее выгнали за пьянство.

– О боже, – изумилась Пен.

– Хорошо еще, что ребенок не пострадал. Я так благодарна твоей интуиции…

– Да-да, – пробормотала Пенелопа.

Вероятно, последние годы она была слишком строга к себе. Возможно, ей следовало быть к себе более снисходительной.

Сестры углубились в собственные размышления, и на какое-то время в комнате воцарилась тишина.

– Мне так приятно видеть, что ты наконец избавляешься от черного, – нарушила молчание Лилиан, составляя из лоскутов очередное кошмарное сочетание. – Горько было видеть тебя в трауре.

Пенелопа в удивлении взглянула на кузину, но та устремила взор на материю для будущих распашонок. Кажется, все заметили, как изменилась Пен, кроме нее самой. Но теперь все пойдет иначе. С этой минуты Пен не прикоснется к черному.

Глаза Габриэля загорелись счастьем, когда как-то поутру Пенелопа вошла в столовую в муслиновом платье ярко-голубого цвета. Его широкая искренняя улыбка преисполнила ее сердце счастьем. Ей уже не хотелось надевать старые платья.

Заметил перемены и Габриэль. Траур диссонировал со всем обликом этой молодой привлекательной женщины. Вероятно, накануне Пен сменила весь свой гардероб, закупив множество платьев светлых веселых расцветок, и как же он был рад этому!

– Ты прошла через огонь, Пен, – говорил он, снимая с нее платье приятного розового цвета. – И этот огонь теперь горит в тебе – пламя страсти, энергии жизни. Вот во что ты превратила то, что могло тебя уничтожить.

А после Габриэль зажег в любимой совсем иной огонь, который воспламенил ее чувства, воспалил каждый ее нерв и едва ли не сжег дотла, оставив утомленной, сонной и безмерно удовлетворенной.

– Ты отбросила траур, потому что чувствуешь, что готова выйти замуж во второй раз? – поинтересовалась Лилиан, пристально смотря на Пенелопу, отчего щеки той обдало жаром. Кузина что, читает ее мысли?

Надеялась ли Пен выйти за Габриэля? От переизбытка эмоций перехватило дыхание, перемешались все чувства: волнение, надежда, желание, а также страх – она очень боялась вновь ошибиться. «Тебе будет больно», – предупреждало ее сердце.

Однако последние три недели были лучшими в ее жизни. Они с Габриэлем вместе проводили дни: гуляли, когда позволяла погода, или просто сидели в галерее, если за окном шел дождь. Они болтали без умолку, выискивали новые ассоциации, чтобы Габриэль смог окончательно избавиться от посттравматического синдрома. Что-то они обнаруживали случайно, например, прогуливаясь возле конюшен. Стук копыт и протестующее ржание лошади, запертой в стойле, напомнили Бромвичу его боевого жеребца, которого проткнул копьем французский кавалерист. Но остальные ассоциации Габриэль и Пенелопа распознавали лишь после долгих разговоров, воспоминаний, размышлений. Многое давалось ему непросто, да и ей тоже. Когда он рассказывал об ужасах и кошмарах, через которые ему пришлось пройти, Пен порой не удавалось сдержать слезы.

Конечно, Пенелопа слышала множество страшных историй о войне из уст самых разных солдат. Но никогда прежде она так не проникалась сочувствием – ведь раньше ей не доводилось слышать подобное от того, кого она любит.

О боже! От того, кого она любит!

– Разве это плохо, Пен? – тепло спросила Лилиан.

Пенелопа устремила взор на кузину, смотрящую на нее с пониманием. Господи, да ее чувства, должно быть, просто написаны на лице – поэтому Лилиан легко все распознала. Хотя и раньше Лилиан всегда угадывала подобное без особого труда.

– Я не знаю, – прошептала Пенелопа.

Она правда не знала. Пен представляла себе Габриэля – как же он изменился за последние три недели: окреп, обрел силу, уверенность в будущем. Они с Джеффри крепко подружились. Габриэль часто отправлялся с ним осматривать владения и помогал во многих делах. Хотя гость так и не решился спуститься в шахту, он все же старался помочь в постройке школы для шахтерской деревни.

Совместные ленчи и обеды проходили живо и весело, за интересными беседами; часто поднималась тема помощи вдовам и сиротам, потерявшим кормильцев на войне, и Габриэль рассказывал о своих планах относительно улучшения положения этих людей. Часто обсуждались. Как-то поднялся вопрос о том, чтобы в Бирмингеме, на территории, принадлежащей Габриэлю, построить фабрику и деревню вроде той, что в Сомертон-Парке. Загоревшись этой идеей, Джеффри и Габриэль схватились за перо и бумагу, чтобы все толком обдумать и просчитать.

Вечерами все четверо играли в карты. Пенелопа обнаружила, что Габриэль не так уж скверно играет в вист. А когда она спросила, почему он всегда проигрывал раньше, в Лондоне, он честно признался, что ее присутствие слишком смущало его.

– Значит, больше я тебя не волную? – резко спросила она.

– Теперь все иначе, – ответил он. – Теперь ты моя.

И она с радостью отдалась ему снова – и снова, и так продолжалось всю ночь напролет.

Теперь ее жизнь стала по-настоящему счастливой – наполненной спокойствием, домашним уютом и одновременно страстью и чувственностью. Пен получила все, о чем мечтала.

Но…

– Ты все еще опасаешься за его душевное здоровье? – осведомилась Лилиан. – Должна сказать, я не заметила никаких проявлений ненормальности.

– Не заметила и я, – признала Пенелопа. – Ну… с тех пор, как мы приехали сюда из Викеринг-плейс.

– Думаешь, именно атмосфера того места влияла на Габриэля?

Пен отрицательно покачала головой.

– Вряд ли, ведь приступы начались еще дома, до того, как его отправили в клинику. Должно быть, это все-таки боевой посттравматический синдром. Но думаю, впредь ему станет только лучше.

Однако готова ли была Пен рисковать своим будущим? Будущим их детей?

От одной мысли о детях в сердце ее загорелся теплый огонек. Она взяла клочок ткани для детской рубашечки, воображая, что эта вещица для ее ребенка. Ее и Габриэля. Хочет ли она этого?

Пен знала, что в ее чреве уже могло расти дитя – ведь в течение последних трех недель она каждую ночь проводила в объятиях Габриэля. Хотя после их первого соития партнер настоял на том, чтобы не изливаться внутрь Пенелопы, – она знала, что он не исключает вероятности врожденного безумия.

Но все же тот первый раз… За полгода замужества она не забеременела, но это вовсе не значило, что сейчас они не зачали дитя.

– Так дело в том, что он кузен Майкла? – продолжала Лилиан. – Ты боишься, что предашь память мужа, если свяжешь жизнь с членом его семьи?

– Нет, – твердо ответила Пенелопа. Она определенно не считала предательством влюбиться в кого-то после смерти мужа.

– Ну… – задумчиво протянула Лилиан. – Вряд ли я могу утверждать, подходит тебе лорд Бромвич или нет, но я определенно рада, что он появился в твоей жизни. За последний месяц ты похожа на саму себя даже больше, чем два года назад. Я уже опасалась, что смерть Майкла ранила тебя настолько, что прежней Пен мне больше не увидеть никогда. Я так боялась, что ты навсегда останешься одинокой.

Пенелопа в удивлении смотрела на кузину, сказанные слова казались ей поразительно знакомыми. То же самое она твердила Лилиан когда-то давно, в этом самом доме. Тогда Лилиан носила траур по отцу, а любовь Пенелопы и Майкла только зарождалась.

Габриэль заявил, что покойный муж Пенелопы любил лишь себя одного. О, Майкл заботился о ней по-своему, не слишком интересуясь ее внутренним миром. Она даже не была уверена, любил ли он ее по-настоящему. Пенелопа сомневалась, что Майкл совершил бы тот ужасный поступок, если бы знал, к чему все это приведет. В периоды долгих приступов он был слишком зависим от собственных эмоций. И конечно, он не мог излечиться ради Пенелопы – никто не может сделать такое ради другого человека. Никто?