Гибель вольтижера - Юлия Александровна Лавряшина

Марте? Ее мужу?

– Она была на представлении? Или Стасовский?

– О боже, как я могу это помнить? Возможно…

Мягко подтолкнув директора в спину, Логов пошел дальше, больше не отвлекаясь на афиши:

– Когда произошел этот эпизод?

– Когда? Ну… Это Харитонов должен точно помнить. С полгода назад?

– В это время он уже встречался с Мартой. Не было необходимости рисковать жизнью, чтобы заполучить ее… Где мне найти Харитоновых?

Директор произнес с опаской:

– Там тигры…

– Я привык работать с опасными хищниками, – Артур улыбнулся. – В клетку я не полезу, мне выпендриваться не нужно.

– У нас вольеры, а не клетки. – Ганев взглянул на часы. – Открытая репетиция на манеже у них в одиннадцать. В это время никто туда не заходит. У вас есть минут сорок. Я провожу вас.

Пока они добирались до дальнего крыла, в котором жили тигры, Логов успел узнать, что Харитоновых ни в коем случае не надо называть укротителями, они дрессировщики.

– Укротитель ломает животное, – неодобрительно заметил Василий Никанорович, – а дрессировщик воспитывает. Наши Харитоновы нянчатся с тиграми как с родными детьми! Денис хоть и молодой парень, но очень надежный в этом смысле. А заботливый какой: одного тигренка сам из соски выкармливал – тигрица от него отказалась, потому что идиот-уборщик погладил малыша, пока она выступала.

– После родов?

– Не подумайте, что это жестокость! Кормящим хищницам нельзя залеживаться, нужно двигаться, а то у них молоко пропасть может. Недельку отдохнула – и на арену! А уборщик решил воспользоваться моментом, оставил на тигренке свой запах. Хорошо хоть на одном только, остальных не успел погладить… А пока тигрица выкармливает котят, они должны пахнуть только ею…

– А отец как же?

– Нет, его не допускают к детям. Да, честно говоря, тигры не особо-то и рвутся нянчиться с потомством… Нет у них отцовского инстинкта. А некоторые сожрать могут собственных детей.

– Да что вы?!

– Вот так… Хотя у нас они сытые, вы не подумайте! По шесть килограммов мяса каждый день съедают, причем разного. И говядину им покупаем, и свинину, и баранину…

– Хотел бы я стать вашим тигром!

– Правда, один день в неделю разгрузочный. Тогда только вода и молоко. А так-то еще и овощи, и творожок, и кефирчик…

– Серьезно?

Лицо директора прояснялось с каждой минутой:

– Виталий Сергеевич какую-то траву специально для них выращивает. Да, кошкам же тоже дают! У вас есть кошка?

– Нет, – вздохнул Артур. – Зато у меня целая стая собак.

– О! – Ганев остановился, пораженный. – Как же вы за ними ухаживаете? При вашей-то работе… Целый день взаперти сидят в квартире? Ах, бедняги!

Логов улыбнулся, представив глаза Моники:

– Ну что вы… Мы за городом живем. У нас целая усадьба, так что собакам там вольготно.

Василий Никанорович покачал головой:

– Хоть следователям у нас хорошо платят… Ну правильно! Иначе с преступностью не справишься.

«Не стоит его разочаровывать, – остановил себя Артур. – Пусть думает, что я ворочаю миллионами…»

– Мы пришли, – произнес директор и открыл перед ним дверь. – Справитесь без меня?

И громко крикнул:

– Виталий Сергеевич! К вам следователь.

– Благодарю.

Шагнув внутрь, Логов невольно принюхался, но неприятных запахов, которых он опасался, не было. Похоже, Харитонов держал уборщиков в ежовых рукавицах. Вот только странно, что свет выключен: проход между просторными вольерами едва просматривался.

– Есть кто-нибудь? – произнес Артур достаточно громко.

В воздухе витали звуки мягких звериных шагов, шелест соломы… Но никакого рычания слышно не было, и ему вспомнилось: тигров называют очень молчаливыми хищниками.

Им овладел детский восторг: «А ведь сейчас я увижу их! Настоящих. Пусть в клетке, зато близко… Кажется, им нельзя смотреть в глаза?»

Но как раз этого ему хотелось больше всего – всмотреться в желтую бездну взгляда, на дне которой всегда полыхает ярость, даже если хищник спокоен и сыт. Это все показное… Прирожденный убийца не бывает миролюбив, неуемная жажда крови лишь дремлет в нем, но до конца не угасает никогда.

Логов видел таких, но больше двуногих, за которыми охотился всю жизнь. Некоторые становились убийцами случайно, оглушенные страхом, ревностью или ненавистью, – он почти не сомневался, что, выйдя на свободу, они смогут вернуть свою жизнь.

Но были и те, кто чувствовал себя живым, только вытянув чужую жизнь, и Артур знал – эти будут убивать вновь и вновь, им с собой не справиться. Поэтому их надо держать за решеткой, как этих…

На последнем слове он запнулся и обмер: прямо на него, вкрадчиво переставляя мощные лапы, шел тигр. В его взгляде разгорался огонь.

* * *

В реанимацию меня не пустили. Пожилая санитарка с лицом, похожим на вареную картофелину, посмотрела на меня с таким брезгливым ужасом, будто с меня, как перхоть, осыпались бациллы:

– Какой – повидаться? Не положено. Здесь стерильно.

Меня потянуло взглянуть на ее ногти, но я удержалась. Ей предстояло ухаживать за Никитой, я не смела ей дерзить.

– Скажите хотя бы, как он себя чувствует? Почему он до сих пор в реанимации? Должны же были вчера вечером в отделение перевести.

– Это к доктору, – отмахнулась она. – Только он сейчас на планерке у главврача.

– А это у них надолго? – я обещала Артуру не задерживаться.

Но санитарка успокоила:

– Да минут через пятнадцать появится.

Столько времени у меня в запасе имелось… Для чего? Я не собиралась принимать никаких судьбоносных решений, но ощущение было такое, будто нужно выйти из темного лабиринта. И необязательно к свету…

Присев на низкую скамеечку у холодной батареи, я уставилась в стену, пытаясь представить Никиту, лежащего за ней. Между нами были считаные метры, но они высились угловатыми нагромождениями страхов и комплексов, придуманных мною же самой, и я это понимала, но не могла преодолеть плотность расстояния и сказать ему… Что? Пожелать выздоровления? Очень нужны ему эти пустые слова… Признаться в любви? А вдруг он расслышит фальшь в моем голосе? Ведь как бы ни хотелось мне выпестовать в душе это – желанное! – Никита по-прежнему оставался для меня другом. Самым родным… Но как раз это и создает барьер, ведь за полтора года мы уже сблизились настолько, что Никита стал частью меня, а кто же сходит с ума по самому себе? Я сейчас не о клинических случаях…

Артур считает – да я и сама пытаюсь убедить себя в этом, – что так и лучше, а страсть будет лишь отвлекать меня. От чего? От жизни? Но разве любовь не есть сама жизнь? Хотя живет ведь сейчас Артур без любви, а если верить той печальной песне, то и еще полсвета… Значит, можно? Прожила ведь я