Том 15. Простак и другие - Пэлем Вудхауз

— Двадцать две тысячи? — хрипло промычал он.

— И 18 центов. Видите ли, — пустился в объяснения Простак, — главный куш отхватил, конечно, мой дядя Теодор. Почти все нажитое имущество из старого сундука отошло ему. В конце концов, он ведь был зятем старику и постоянно общался с ним. Ежегодно навещал его в Нью-Йорке, хлопал по спине, интересовался: «Ну как оно все?» — а я…

Мистер Андерсон медленно считал про себя.

— Десять! — выкрикнул он, добравшись до этой цифры, И со странной ласковостью проговорил:

— Фиппс…

— Слушаю!

— Вы заняты?

— Да нет, не очень.

— Тогда я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Быстрым жестом мистер Андерсон указал на открытое окно, из которого открывался превосходнейший вид на озеро Скивассетт.

— Это не отнимет много времени. Видите озеро? Простак ответил, что озеро он видит.

— Ну, так вот, я хочу, чтобы вы взяли лодку и поплыли по озеру. Отгребите от берега ярдов на двести… Там глубоко?

— Да, очень.

— Вот и прекрасно. Отгребите, значит, ярдов на двести, а потом привяжите на свою чертову шею чего потяжелее и утопитесь! Всего хорошего, — пожелал на прощание Андерсон и вылетел из комнаты. Он уже опаздывал на встречу с адвокатом.

Простак распрямился. Человеком он был мягким, но что-то в словах мистера Андерсона, а может — в его тоне, глубоко оскорбило его. И когда тот вновь появился в дверях, Простак не то чтобы метал искры, не так-то уж легко таким глазам их метать, но держался все-таки холодно.

— Да, забыл, — проговорил мистер Андерсон. — Вы уволены! Если я увижу вас снова, то убью хоть штопором, если ничего другого не подвернется.

Простак хрипло рассмеялся. В глазах у него зажегся странный свет. Он принял решение: надо внять замечательнейшему совету Мэрвина и принести театру немного пользы. Нет, как он мог польститься на такое дурацкое место, когда перед ним открывалась столь сверкающая стезя!

— Вот как? — спросил он. — Я уволен? Тогда, может, вам интересно, что, если бы вы не удрали, как ошпаренный кот, я уже подал бы заявление об уходе. И если желаете знать, что я собираюсь делать…

— Вот уж нет!

— Я стану управляющим.

— В отеле?

— В театре. Займусь, как говорится, шоу-бизнесом.

— Помоги ему Бог, бедному! — воскликнул мистер Андерсон и исчез вновь, на этот раз — окончательно.

5

Мучительная эта сцена случилась в понедельник. Правильно решив, что ничто не удерживает его, Простак вечерним же поездом уехал из Скивассетта и прибыл в Нью-Йорк во вторник, к позднему завтраку в отеле рядом с Мэдисон-авеню. Отель этот был ему первым домом, когда он приехал в Америку два года назад.

В поезде, как и во всех американских поездах, сильно трясло и качало, Простак был вялый, измученный, и только поспав днем и приняв освежающий душ, счел, что в состоянии выйти и полюбоваться видами Нью-Йорка.

Первым видом, которым он смог полюбоваться, был вид Мэрвина Поттера. Герой экрана стоял на углу Мэдисон-авеню и 65-й стрит, подписывая автограф маленькой девчушке с хвостиками-косичками.

— А-а, Фиппс! — сердечно окликнул он, когда Простак приблизился. — Вот ты и объявился! Я вроде уже говорил тебе, что мы живем в чудеснейшем мире. Особенно меня пленяет то, что в нем повсюду Фиппсы. Куда бы ты ни двинулся — на север, на юг, на восток, на запад, — всюду наткнешься на Сирила Ф.-Ф. Присоединюсь к тебе через минутку.

Он нацарапал свое имя в захватанном альбоме, и девчушка исчезла в неизвестности. Мэрвин провел усталой рукой по лбу.

— Я, Фиппс, человек публичный, что поделать! — вздохнул он. — Как утомляет постоянное общение с нескончаемым потоком поклонников! Нет, против поклонников я, в общем, не возражаю, но есть такие субъекты, в чей молочный коктейль меня так и тянет капнуть редкого азиатского яда. Они требуют у меня автограф, искренне полагая, что я — Грегори Пэк. Автографы этого Пэка продаются на черном рынке по 40 центов за штуку, а вот мои идут по четвертаку. Меня просто мутит, когда эти молодые рептилии охают со скрытой досадой, увидев, кто на самом деле расписался. Ладно, давай сменим пакостную тему. Итак, вот ты и в Нью-Йорке. Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк, центр вселенной! До отъезда в Голливуд я был бриллиантом в его короне и надеюсь стать им вновь, когда спектакль пойдет в сиянии славы.

— Ты, наверное, уже репетируешь?

— Весь день. Сил никаких нет. Репетиции — такая тягомотина.

— Очень нудно, да?

— Да уж, скучища. Все время приходится ловчить, крутить, чтобы внести хотя бы немного огня. Но, кажется, забрезжил выход. Сегодня на репетиции сидел один толстый дядька. Во время всех моих крупных сцен он крепко спал. Завтра, если он явится и посмеет заснуть, я подожгу ему ногу.

— А что это такое?

— Ну и ну, — изумился Мэрвин, — ты два года в Америке и до сих пор не узнал, что это такое? Да у нас детишки в детском саду прекрасно поджигают ноги. Берешь самую обыкновенную спичку, оглядываешься вокруг и как только замечаешь друга или приятеля, который на тебя не смотрит, всовываешь ему спичку сбоку, между носком и ботинком, и поджигаешь ее, а там уж дело продолжит природа. Проще простого. Надо было испробовать это на Дж. Г. Андерсоне. Как, кстати, ты с ним расстался? Он, наверное, головой потолок прошиб, когда ты сообщил ему, что не станешь покупать этот тухлый отель?

— Да, раскипятился немножко.

— Пари держу, взбесился, как мокрая курица. Сам знаешь, что творится с курами, когда они промокнут. А Лемана ты уже видел?

— Думаю позвонить ему завтра.

— А сегодня вечером что? Какие у тебя планы?

— Да вроде никаких.

— Вот и чудесно. Давай, заходи ко мне, пообедаем вместе, а?

— С удовольствием.

— Моя невеста сегодня отправляется то ли на танцы, то ли на какой-то раут в Кинг-Пойнт, на Лонг-Айленде, она там живет. Твое славное общество мне и требуется, чтобы повеселиться. Отправимся с тобой в какой-нибудь тихий ресторанчик. Заходи ко мне часов в восемь в «Ренфу» на 66-й Ист-стрит, я там снимаю скромную квартирку. Одеваться к обеду не надо. Кстати, Фиппс…

— Да?

— У тебя есть мой автограф? Нет? Без него ни один молодой человек просто не может начинать новую жизнь. Вот, возьми. Носи его у сердца. Или продай за четвертак, как тебе больше нравится. Что ж, оревуар. В «Ренфу», ровно в восемь, — заключил Мэрвин. — Три коротких звонка, а потом просвисти первые такты гимна.

И он, благосклонно кивнув, удалился, а Простак отправился гулять, с удовольствием попыхивая сигарой, которую купил в отеле, и наслаждаясь прохладой, повеявшей с приближением вечера. Он радостно предвкушал завтрашнюю встречу с Леманом из «Леман Продакшнс». Не зная точно, в котором часу театральные менеджеры готовы к просьбам о встрече, он пожалел, что не проконсультировался с Мэрвином, но решил, что в половине третьего, после того как Леман неспешно съест ланч, будет в самый раз.

Предвкушал Простак и обед с Мэрвином. Он подумал было, что опасно общаться с таким своеобразным субъектом, но отбросил эту мысль. Даже Мэрвину Поттеру, решил он, вряд ли удастся внести своеобразие в спокойный обед в тихом ресторане. Он еще не знал, что нет таких публичных мероприятий, какие Мэрвин не сумел бы расцветить эксцентричными вариациями. Как раз в ту минуту его неспешной прогулки, когда он размышлял о достоинствах Мэрвина, а заодно и Лемана, он узрел то, что побудило его круто обернуться. Сигара застыла в его губах, а впечатлительная душа взбурлила, точно цистерна, пробитая молнией.

— У-уф! — выдохнул он, покачнувшись.

Узрел он спину девушки в бежевом наряде. Она разглядывала витрину, и вид ее пробрал Простака до самых печенок. Вид сзади, разумеется, еще не все, и человек благоразумный воздержится от суждений, пока предмет восторга не повернется лицом, но тем не менее он застыл, пораженный в самое сердце. Его охватило чувство, которое время от времени навещает каждого из нас, наивысший пик его жизни. Сейчас ему суждено пережить величайшее духовное озарение.

Смутно ощущая, что в такой священный момент человеку тонких чувств не надо пыхтеть толстой сигарой, Простак поскорей отшвырнул окурок и застыл каменным изваянием.

— О, Господи милостивый! — воскликнул он.

Поглощенная созерцанием девушка восклицания не услышала. Она пришла от самого Бродвея, чтобы полюбоваться на эту витрину, и ее не могло оторвать даже упоминание Бога.

Эйлин Мур принадлежала к классу девушек, получающих от 50 до 60 долларов в неделю, а потому большинство ее покупок ограничивалось созерцанием витрин. В ясные вечера, закончив работу, она обычно шла через весь город и устраивала пиршество, любуясь на витрины Мэдисон-авеню. Заведение, перед которым она стояла, принадлежало сейчас Норин О'Хара и торговало шляпками. Девушка тоскливо и мечтательно рассматривала шляпку, похожую на фруктовый салат, всей душой желая купить ее. Ах, если б у нее были деньги! В этот миг до ее руки дотронулся чей-то палец, и кто-то произнес: