Стоять до последнего - Георгий Свиридов

«Ну, если только такие мысли лейтенант прочел в моих глазах, так это великолепно!» — Марина мысленно усмехнулась «проницательности» офицера. И вслух произнесла:

— Почти угадали. Мне пора.

— Благодарю за компанию, — ответил офицер и потянулся за газетой, одним этим жестом он давал ей понять, что понимает и принимает «нежелание вести беседу».

Вдруг Марину словно ударило током: с газетной страницы на нее глянуло знакомое женское лицо. Удивительно знакомое. Марина всмотрелась в фотографию. Светлые волосы, расчесанные на пробор, открывали высокий чистый лоб. Открыто и немного испуганно смотрели на Марину глаза ее. Полные, четко очерченные губы плотно сжаты, в уголках застыла горестная складка. Лицо простое и не слишком выразительное. «Я знаю эту женщину, — первое, что подумала Марина. — Но где и когда мы встречались?» Она только теперь обратила внимание на крупные жирные буквы, которые шли по всей ширине газетной полосы. Марине была видна часть газеты, и она прочла: «…ийца поймана».

Марина снова взглянула на фотографию, пытаясь найти связь между портретом женщины и заголовком. В заголовке речь шла о каком-то убийстве. Марина это поняла сразу. Но при чем тогда здесь фотография? Да и о каком убийстве идет речь? Кого все-таки поймали?

Конечно же, на все вопросы можно получить ответ тут же, не поднимаясь со стула, но для этого необходимо продолжить разговор с немецким офицером, который так демонстративно углубился в чтение. Но вот именно продолжать беседу Марина и не желала. Она понимала, что стоит ей лишь задать один вопрос, как на лице летчика мелькнет внутреннее торжество победителя, победителя мужчины над женщиной, и он, расплывшись в галантнейшей улыбке, начнет «ухаживать». А тогда трудновато будет от него отвязаться.

«Где же я встречала эту женщину?» — снова подумала Марина, поднимаясь со стула.

— До свидания.

— Благодарю за компанию, — отозвался летчик.

Рубцова вышла из кафе. Короткий декабрьский день быстро угасал.

Марина посмотрела по сторонам, ища мальчишек, продавцов газет. Слева, неподалеку от кафе, бойко торговал безногий инвалид. Он держал в руке пачку газет.

— Последние новости! Она сама сдалась комендатуре!.. Последние новости. Пятьдесят заложников на свободе!..

Рубцова купила газету и с самым небрежным видом развернула ее. Еще раз взглянув на фотографию, Марина сразу вспомнила и узнала женщину. Вспомнила неожиданно и краткую встречу в кафе. Неужели она? Рубцова тогда приняла ее за провокатора. Особенно насторожило Рубцову тогда то обстоятельство, что незнакомка, ко всему прочему, еще и назвала себя Мариной…

Хотелось остановиться и прочесть все подробнее. Но бельгийские женщины, как принято здесь, будто бы не интересуются политикой. Марина не видела, чтобы женщины читали газеты на улице. А привлекать внимание к себе ей было ни к чему. Марина спрятала газету в сумочку и поспешила домой.

Всю дорогу в трамвае она сидела, отвернувшись к окну, мысленно уносилась назад, в тот хмурый субботний день, когда встретила эту женщину, которая носила ее русское имя. Б ушах звучали сказанные той Мариной слова, сказанные с болью и грустью: «Неужели во всем Брюсселе не найдется хотя бы одного храбреца, который мог бы всколыхнуть застывшее болото позорной жизни!»

…Взбежав к себе на четвертый этаж, Марина заперла дверь и, включив свет, торопливо развернула газету. Пробежала экстренное сообщение германского командования:

«…Террористка Марина Шафрова, убившая на площади Порт де Намюр помощника военного коменданта, сдалась в руки властей и призналась в своем преступлении…»

«Она совершила и второе покушение на немецкого офицера. На этот раз это был капитан германской армии…»

«Марина Шафрова подкараулила его на бульваре и тоже нанесла удар ножом…»

«На его предсмертный крик прибежал патруль и задержал красную террористку…»

«…Она не пыталась бежать…»

«Шафрову доставили в немецкую комендатуру, и она призналась во всем».

И ниже жирными буквами германское командование сообщило:

«Пятьдесят заложников, жители города Брюсселя, сегодня утром выпущены на свободу».

Рубцова смотрела на газету, и слезы сами накатывались на глаза. Она провела ладонью по фотографии отважной женщины, разглаживая складки на бумаге. Сознание отказывалось верить в действительность.

— Прости меня, тезка… Прости…

5

На попутной военной машине Миклашевский добрался до Пушкинской площади и, поблагодарив водителя, спрыгнул на утрамбованный колесами снег. Утро только вступило в свою силу, и зимнее неяркое солнце, как боевая медаль, низко висело на выцветшем синем небе, лаская лучами засыпанные снегом дома, голые деревья, высветляя длинные и толстые серые колбасы аэростатов, которые плавно покачивались в небе, натягивая железные струны тросов. После сумрачного Ленинграда, его пустынных заснеженных улиц, после обстрелов и бомбежек Миклашевскому родная Москва показалась далеким тыловым городом. Люди ходили без опаски, двигались автомашины, позванивали трамваи…

Вскочив в подошедший трамвай, Игорь прошел к передней площадке. Трамвай покатил вниз по Тверскому бульвару. На бульваре, среди деревьев, мальчишки и девчонки сооружали снежную крепость. Пожилая дама вела на поводке гладкого бульдога. Военный с перебинтованной рукой шел с девушкой, и оба весело смеялись. Шла обычная жизнь большого города.

Старенький трамвайный вагон, покачиваясь и погромыхивая на стыках, звеня пронзительно и весело, катился вдоль бульвара по сверкающим на солнце рельсам. Миклашевский заглянул в кабину вагоновожатого. Там сидела молодая девушка с довольно приятным румяным, здоровым лицом, закутанная шерстяным платком, из-под которого выбивались темные волосы. Она напряженно смотрела вперед сузившимися, слегка раскосыми глазами и цепко стискивала пальцами рычаг управления.

Трамвай подошел к Никитским воротам, и Миклашевский спрыгнул с подножки. Помахал рукой вагоновожатой, которая оглянулась на него. На Никитской площади, возле памятника Тимирязеву, лежали рядами мешки с песком, припорошенные снегом, а за ними была установлена полуавтоматическая зенитная пушка. Ее длинный ствол, выкрашенный белыми пятнами, смотрел в морозное небо. Около пушки расхаживал хмурый часовой, одетый в новый дубленый полушубок и серые валенки. «Свой брат, — подумал Миклашевский, направляясь по улице Герцена к своему переулку. — Служба тут не та, что у нас на Ладоге. Столица!»

Ноги, казалось, сами несли Игоря вперед. Ему даже стало жарко. Вот и переулок. Школьники стайкой бегут навстречу, с портфелями и сумками. Мальчишки кидаются снежками в девчонок. Игорь, стараясь унять волнение, входит в неприметный, обшарпанный и До боли знакомый подъезд. Лестница на второй этаж, железные перила… Глотнув воздух, Игорь поднимает руку и нажимает кнопку электрического звонка. За дверью раздались шаги. «Кто? Мама? Тетя Александра?!» — гадает Игорь, напряженно ожидая.

Дверь наконец открывается, и показывается голова соседки Марии Степановны. Она ничуть не изменилась. Те же морщины, тот же красно-бронзовый волос, завитый в локоны, и под глазами набрякшие мешки.

— Вам кого, молодой человек?

— Здравствуйте, Мария Степановна…

— Простите, но я вас… Неужели Игорь? — она порывисто обнимает Миклашевского, как близкого, заводит в коридор, включает свет. — Вырос-то как, изменился! Худой уж больно! Неужели и на фронте с продуктами плохо?

Миклашевский снял с плеч тощий вещмешок, положил его на стоявший у стенки теткин сундук. Дверь в теткину комнату была закрыта висячим замком. Раньше, как помнил Игорь, тетка никогда не пользовалась навесными замками. Значит, уехала давно и надолго. Дальше по коридору дверь в комнату матери, где прошли его детство и юность. Высокая дверь, обитая черным дерматином, также заперта плоским увесистым замком.

— Ключи у меня… Оставили. Сейчас вынесу, Игорь, — тараторила соседка, направляясь в свою комнату. — И письмо от твоей мамаши… Она с госпиталем две недели назад уехала. Пишет, что они теперь на Урале, в городе Ижевске…

Игорь не стал открывать и заходить в свою комнату. А что ему, собственно, делать одному в пустой комнате?.. Он подержал на ладони ключи и вернул их соседке.

— Знаете, я по пути… Забежал на пару минут. Спрячьте ключи. Можно, я от вас позвоню?

Миклашевский вынул из нагрудного кармана записную книжку и позвонил по номеру, который дал ему в Ленинграде Семен Васильевич.

— Полковник Ильинков слушает, — раздался в трубке глуховатый голос.

— Докладывает лейтенант Миклашевский, — сказал Игорь. — Прибыл в Москву.