Стоять до последнего - Георгий Свиридов

Наконец сделано последнее движение — и пушка смотрит в цель! Кульга выждал секунды. Потом, как можно хладнокровнее, снова проверил точность прицела. Никогда ранее он так придирчиво не контролировал себя. Первые снаряды должны решить все… На них вся надежда.

— Внимание! — впервые громко произнес Кульга, и в морозной тишине его голос прозвучал тяжело и глухо, как в пустой железной бочке.

Новгородкин, поглаживая перчаткой маслянистый снаряд, застыл в напряженном ожидании.

— Огонь!!!

Кульга торопливо, словно вбивая гвозди, клал снаряды один за другим. В утробе бетонного дота, в развороченной амбразуре то и дело вспыхивали ослепительные молнии, озаряя все вокруг огненными всплесками, как будто бы беспрестанно открывалась и закрывалась дверца паровозной топки. Тяжелая бетонированная махина натужно вздрагивала от каждого разорвавшегося внутри снаряда и разваливалась крупными глыбами.

Первые минуты, как и рассчитывал Кульга, оказались решающими. Внезапность — спутница удачи. Хорошо замаскированный бетонный дот, сорвавший атаку наших частей и подбивший «тридцатьчетверку», взлетел на воздух, превратившись в бесформенную груду развалин. Не давая врагам опомниться, Кульга быстро развернул танковую башню и открыл огонь по ближним окопам и обнаруженным блиндажам. От разогретой пушки, как от плиты, шел горячий дух. Григорию стало жарко, он даже слегка вспотел. Немцы, опомнившись, открыли ответную стрельбу из пушек, минометов, пулеметов, винтовок и автоматов. По броне звонко затарахтели пули, застучали осколки разорвавшихся неподалеку мин, словно молотки слесарей, тяжелыми ударами долбили по неподвижному танку снаряды. Внутри могучей машины стоял такой звенящий грохот, казалось, вот-вот броневая сталь не выдержит и начнет лопаться. Одним из тяжелых снарядов заклинило башню.

— Вниз! — крикнул полуоглохший Кульга, понимая, что только там, под танком в траншее, можно спастись от яростного огневого налета.

Григорий нырнул вслед за Новгородкиным на днище танка, но в следующее мгновение из-под нижнего люка полыхнул ослепляющий свет. Неведомая сила швырнула Кульгу в сторону, ударив боком о край жесткого сиденья и головой о броневой выступ. Грохота разрыва Григорий не слышал, только грузное тело его приобрело странно необычную легкость, словно стало невесомым, и он, теряя сознание, почувствовал, что куда-то проваливается в черную бездонную пропасть.

2

Вальтер сдул белесую пену и, отпив несколько глотков темной густой жидкости, поставил на стол массивную деревянную кружку.

— Давно не пил такого пива!..

— Во всем Брюсселе лучше не сыщешь… У старика Ганса, будет тебе известно, всегда припрятан бочонок доброго пива для друзей, — сказал Гольде глухим, простуженным голосом.

Они сидели вдвоем в небольшой комнате с низким потолком. Вальтер знал, что хозяин крохотного пивного погребка, расположенного неподалеку от угольного склада на Рюпель-канале, пожилой и добродушный Ганс, активно сотрудничает с подпольщиками.

— У нас еще есть в запасе минут пятьдесят, — сказал Гольде, закрывая крышку потертых карманных часов, и, спрятав их в карман, предложил: — Пропустим еще по кружке, камрадо?

Он так и сказал Вальтеру «камрадо», одним этим словом напоминая про Испанию. И Вальтер ответил ему в том же тоне:

— Не возражаю. Летучий Голландец!

Они оба улыбнулись, мысленно унесясь в недавнее прошлое. Вальтер припомнил жаркий июль 1938 года, когда впервые познакомился с этим чернявым и слегка грузноватым бельгийцем. За несколько дней до форсирования многоводной широкой реки Эбро в интербригаде имени Домбровского появился Гольде. Ничем он особенным не выделялся. Но когда началось наступление, когда домбровцы в числе первых переправились через реку на правый берег, вгрызлись в него и держались восемь суток без передыха, вот в те дни и отличился неуклюжий, грузноватый бельгиец. Он под огнем мятежников несколько раз мотался на утлой лодчонке, доставляя боеприпасы и продукты. Тогда его любовно и окрестили «Летучий Голландец»…

Боевые друзья встретились полгода назад, были оба несказанно рады и с тех пор поддерживают связь между собой. Вальтер знает, что Гольде активно участвует в тайной борьбе с оккупантами и выпускает подпольную газету «Радио Москвы».

Однако сам Гольде не подозревает даже, кто же такой на самом деле его фронтовой друг, и по-прежнему, как и в Испании, думает, что Вальтер — немецкий коммунист, который сейчас, скрываясь от лап гестапо, довольно неплохо устроился в Брюсселе, став хозяином авторемонтной мастерской.

Скрипнула дверь, и на пороге показался хозяин погребка. Округлое хмурое лицо, опушенное густой шкиперской бородкой, слегка лоснилось.

— Бумагу втиснули в багажник, — сказал он. — Полный порядок!

— Хорошо, — кивнул Вальтер.

Бумага нужна подпольной типографии. Ее доставили морем, потом по каналу в Брюссель. А теперь предстоит проделать последний короткий путь, как предполагал Вальтер. Он просто не мог отказать старому другу Гольде в «транспортировке груза».

— Если бы бумагу доставили вчера, то сегодня вышла бы наша газета, — сказал Гольде. — Она уже набрана, вычитана.

— И есть сообщение о разгроме немцев под Москвой? — спросил Вальтер.

— На первой странице.

— За такую плату я готов перевезти всю бумагу, — сказал Вальтер и потом, кивнув на городскую газету, что лежала на столе, спросил: — И о казни Марины Шафровой поместили?

— Тоже на первой странице.

— А ты ее знал?

— Да, — глухо ответил Гольде.

— И то, что она русская?

— Да, знал и это. И мужа ее, и родителей.

Вальтер придвинул к себе кружку и, глядя в темную жидкость, снова спросил, стараясь придать голосу спокойный деловой тон:

— А газеты кричат, что она заслана в Бельгию большевиками, верно это?

— Врут, бумажные душонки!

Гольде сделал несколько глотков пива, со стуком опустил кружку на массивный стол.

— Понимаешь, камрадо, все это не так просто, как кажется на первый взгляд. Да, она русская! Но не большевичка. И ее никто к нам не засылал, потому что ее детство и молодость прошли здесь.

— Здесь, в Брюсселе? — удивился Вальтер.

— Да, камрадо. Послушай, я все постараюсь тебе объяснить. У нее была сложная жизнь… И чтобы правильно оценить ее такой мужественный поступок, надо сначала понять, что же привело ее к этому. Так слушай, — Гольде снова отпил пива. — Когда в России вспыхнула революция, Марине едва исполнилось десять лет. Она жила в Ревеле, там ее отец, он был видным инженером, служил директором судоремонтного завода. Он сразу же захотел возвратиться на свою родину. Но тут запротивилась его жена. Она наотрез отказалась ехать в Советскую Россию, к большевикам. Таким образом где-то в начале двадцатых годов вся семья Шафровых перебралась в Брюссель. Они поселились неподалеку от нас, и меня, естественно, как и других моих сверстников, тянуло к ним, к этим русским из таинственной страны большевиков. В те годы весь мир только и обсуждал на все лады Ленина и Россию.

— Ты бывал у них?

— Бывал, и не раз. Что я тебе могу сказать? Мне запомнилось, что дома они между собой говорили по-русски. Я у них впервые услышат русскую речь. Отец Марины часто рассказывал о России, открыто восхищался достижениями, особенно крупными строительствами. Там я впервые услышал про Днепрогэс, Магнитку, комсомольский город в Сибири на реке Амур… Он был честный человек, любил свою родину и не скрывал своего огорчения, что в свое время совершил глупость и послушался свою жену, уехав жить сюда… Марина выросла в такой семье, и конечно же, у нее возникла любовь к своей далекой России.

Вальтер слушал рассказ Гольде и восхищался незнакомым русским инженером. «О Марине Шафровой, — думал он, — надо будет обязательно сообщить в Центр, чтобы на Родине знали о ее подвиге».

— А когда началась война, когда Гитлер напал на Советы, Марину трудно было узнать. Она вся клокотала негодованием и открыто дерзила встречным немцам, обзывая их самыми язвительными словами. Те, конечно, не понимали французского и тупо улыбались. А брюссельцы прямо кусали губы, чтобы открыто не засмеяться и не выдать Марину. Она каждый вечер слушала московское радио и дома на карте помечала линию фронта. Некоторые сводки Советского информбюро она передавала и мне, не подозревая, что я выпускаю подпольную газету. Мы ее не привлекали к нашей организации, просто опасались, что за ней, как русской, да еще свободолюбивой женщиной, наверняка присматривает гестапо. Ее семилетний сын во дворе убеждал всех мальчишек, что русские скоро разобьют немцев.

— Разве она была замужем? — спросил Вальтер, не скрывая удивления.

— Да, камрадо, была. Она вышла замуж за русского, Георга Мурутаева, хороший парень, он нам сейчас помогает. Дома Марина называла мужа на русский лад Юрием. У них было двое детей, младшему еще не исполнилось и трех лет. У них свой дом на окраине городка Вавр, он неподалеку от Брюсселя, если ехать в сторону угольных шахт Лимбурга.