Боярышня Дуняша 2 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Ишь ты, переодетая в мужское отроковица, — зашептались на постоялом дворе.

— И правильно. По такой-то погоде, да в дороге сподручнее в портках. Я в молодости, бывало, верхом ездила по делам, а теперь девке ничего нельзя, — громко высказалась мать хозяина постоялого двора, гревшая кости у печи и приглядывавшая за гостями.

Дуня с удовольствием послушала бы о девичьих вольностях в прошлом, но вынуждена была забраться в возок. Устроившись на тюках, она мрачно взирала на бледную Светланку, такую же бледную Машу и Милославу. Нелегко даётся им поездка. Всё сидят и сидят, переваливаясь с одной половины попы на другую. Даже ноги кренделем не сложат, чтобы позу сменить. Сами мучаются и Дунечку заставляют!

Машина наставница проводит уроки или пытается что-то шить, но через окошечко попадает слишком мало света и глаза быстро устают. Да, какой бы ровной не казалась дорога, но потряхивает иногда так, что зубы лязгают.

Сегодня ехали чуть быстрее, опасаясь скорой непогоды. Может так статься, что завтра придется целый день провести на постоялом дворе, пережидая метель, а может и дольше, так что пусть лошадки поднапрягутся.

Дуня высидела с час и начала приставать с вопросами. Что за родня их ждет? Каким образом они заявятся на двор Пучинковых? Как там себя вести?

Милослава отвечала с удовольствием, но вопросов становилось всё больше и больше, а она всё чаще не знала, что сказать.

— Утомила ты меня, — призналась боярыня, — посиди тихо, а я подремлю.

— Так я на сани пересяду, а то душно мне тут.

Милослава вяло махнула рукой, отпуская её, и Дуня быстро запахнув одёжку, выскочила вон. Хитрый Ванюшка всё это время сидел впереди отца, удерживаемый его руками и умудрился пригреться, да и уснуть. Вячеслав воспользовался остановкой и передал сына женщинам в возок.

Чтобы никого не задерживать более, чем необходимо, Дуня подбежала к Митьке и села рядом с ним. Парень тяжко вздохнул, представляя с какой бы радостью он сейчас устроился в возке. Там же пышет жаром печечка и широкие лавки, накрытые шкурами. Митька бы на тюках устроился. Благодать. А иногда оттуда доносится съестной запах. Он гулко сглотнул.

— Ты чего страдаешь? — пихнула его под локоть боярышня.

— Жрать охота.

— Вроде нас всех хорошо покормили во дворе?

— Ничего так, — согласился Митька, — но я бы повторил.

Дуня внимательно посмотрела на него.

— Наверное, вся энергия уходит на обогрев, — с улыбкой произнесла она, и Митька согласился, хотя ничего не понял. Нет, он уже учёный и многие умные слова знает, но сейчас не понял. Какой обогрев, если он замёрз, как собака?

Дуня соскочила с саней и догнала впереди идущие. Там была упакована провизия. Возничий лишь оглянулся, почувствовав, как дернулись сани, когда она уцепилась за них, и вновь уставился на дорогу. Боярышня порыскала среди мешков и коробов, вытащила изрядно опустевший короб с тонкими ржаными хлебцами, отобрала несколько штук, и вернулась к Митьке.

— На! Только запивать нечем. И ты это… объешься, не вздумай воздух портить.

— Да что же я, не понимаю, что ли? — возмутился Митька, а потом опомнился, и прижав руку к груди, сидя склонился:

— Благодарствую, боярышня. Спасла от видений сытных пирогов и хмельных медов, а то уж прямо перед глазами блазнило. Никак леший пытался меня с пути сбить.

Дуня состроила рожицу верящей во всякую чепуху — и оба они рассмеялись. Ветер усиливался, в лицо стал бить мелкий крупитчатый снег. Самое время было перебраться в возок, но Дуня решила покрепче замерзнуть, чтобы потом ярче почувствовать прелесть сидения у печи и уютную тесноту, где нет места для ветра. По-другому не получалось любить этот гроб на полозьях.

Пряча лицо в поднятый воротник, Дуня почувствовала, что немного проголодалась. Но хлебцы у неё за эти дни уже поперек горла встали, зато ужас как соблазнительно пахли яблочки.

Она коршуном оберегала их ото всех, но они так пахли… Отец даже в укор ей купил мешок с сушеными яблоками на одном постоялом дворе и раздал их воинам. Но это была жалкая подделка медовым монастырским яблочкам, которые после сушки стали сладкими, как какой-нибудь конфитюр.

«Да какого черта!» — вспылила она и развернувшись начала подбираться к коробочкам с яблоками. Коробочки хранились в коробах и были накрыты и обвязаны, но она добралась и вытащила одну, победно потрясая ею в воздухе.

Митька только хмыкнул и воровато оглядев едущих воинов, проверяя не смотрят ли они на него, обласкал жадным взглядом коробочку со сладостью.

— Поделюсь, но молчок, — зашипела Дуня, поглядывая на остальных. Ей было неловко. Она столько дней вопила, чтобы никто ничего не трогал, а сама поддалась искушению.

Ехать и потихоньку рассасывать яблоки, обкусывая их понемногу, было здорово. Дуня даже начала рассказывать сказку про деда Мороза. Так-то ей нравилось дразнить Сеньку Волка, придумывая истории про колобков, которые вели следствия по разным делам. Колобки демонстрировали чудеса дедукции, заставляя боярича бестолково лупать глазами. Но сейчас зимняя дорога, снег на ветках, сани… всё это настраивало на новогодний лад.

В прошлом году ей удалось зимой украсить дом и создать особенную атмосферу, но сейчас даже этой малости не будет. Для всех Новый год приходит первого марта. Правда, вскоре народ ждет указ праздновать Новый год первого сентября, но до этого ещё лет двадцать.

Дуня начала рассказывать о деде Морозе с воодушевлением, но Митька замучил расспросами и непониманием происхождения деда Мороза. По мнению Митьки этого деда звали Карачун и ничего хорошего от него ждать не стоило. Дуня же слышала, что раньше в роли деда Мороза выступал дед Студенец и он не был злобным упырем. В результате оба запутались и чуть не переругались. Тогда она переквалифицировала Мороза в злую бабку Вьюгу. Нарочно изрядно напугала парня, чтобы он не сбивал её с мыслей глупыми вопросами.

— И вот, едешь ты, думаешь, что всё в порядке, а она вдруг завьюжит, поднимет снежные бураны и ка-а-ак…

Дуня сняла варежку и держала в руке красивый яблочный кружок. Из-за острого момента в рассказе она всё никак не находила времени откусить его — и вдруг сбоку появилась огромная тень и обожгла руку чем-то горячим, стащив яблоко.

— А-а-а-а-а! — истошно завизжала она, вжимаясь в Митьку.

— А-а-а-а-а! — вторил ей Митьке, стегая лошадку. Сани дернулись и он бы вывалился, если бы боярышня не держалась за него обеими руками.

Поднялся переполох. Страшная тень сбоку куда-то делать, а воины закружили, лязгнуло оружие.

— Дунька! Ты чего учудила! — раздался голос отца.

Дуня умудрилась как-то вся спрятаться внутрь выданного ей огромного тулупа и непонимающе смотрела на отца. Она ужасно испугалась и его грозный окрик был очень обиден. Слёзы быстро навернулись на глаза, и как она ни старалась сдержаться, потекли по щекам.

Она уже понимала, что вроде бы ничего страшного не произошло, и возможно, она испугалась отвязавшегося куска промасленного полотна, которое стегануло по руке, выбивая яблочную дольку, но чего же кричать на неё?

— Дуняшка, — спокойней позвал её Вячеслав, а когда увидел испуганные глаза, то соскочил с коня и встал рядом с ней. Отогнул воротник, скрывающий её лицо, вытер слёзы.

— Ну, ты чего? Напужалась?

Воины переговаривались, посмеивались, но страх словно оглушил Дуню. Она смотрела на отца и видела только его.

— Вот мы слёзки вытрем, румяные щечки поцелуем и не будет наша Дуняшка втихаря яблочки трескать.

— К-какие яблочки?

— Вот эти, — хмыкнул подошедший Волк, протягивая выроненную ею коробочку. — Не ты ли потеряла «неприкосновенный продукт», боярышня?

— Ой!..

Она зажмурилась, чтобы никого не видеть. Ещё никогда ей не было так стыдно. Уж так нехорошо попалась!

— Дунь, ты посмотри, кого поймала на свои сладости, — улыбаясь, предложил ей отец.

Дуня повертела головой, но ничего не увидела.

— Да ты с саней слезь. За грузом-то ничего ж не видно.