Похищение Европы - Евгений Водолазкин

Наше зигзагообразное движение постепенно приближало нас к цели. Плакат, сообщавший о сути ждавшего нас развлечения, был уже виден во всех подробностях. Аттракцион по-жюль-верновски назывался «Из пушки на луну». Над закрытым павильоном и в самом деле возвышалось нечто вроде гигантского жерла, направленного к небу под острым углом. Время от времени оттуда раздавался визг страха и удовольствия.

— И как же вы убедили всех в необходимости вооружаться? — спросил я, едва не наступая Анри на носки ботинок.

— А мы еще не убедили. Но продолжаем это делать каждый день. Каждый день мы сообщаем, что есть еще в мире плохие парни вроде Хусейна или Милошевича, и доказываем, что военная опасность для Запада существует.

— Как же можно доказать то, чего нет? Никто из плохих парней и в дурном сне не решится нападать на Запад.

— То-то и оно. Без настоящей войны все эти разговоры быстро обесценятся, а никто, как видите, и не думает нападать. Остается одно — напасть самим. Так что, как тут ни крути, война неизбежна. Остается только выбрать, с кем воевать.

Устав пятиться, Анри перешел на традиционный шаг и теперь смотрел на нас через плечо.

— Сводя к сухому остатку: требуется война и ее обоснование. После долгих раздумий дело решают, если можно так выразиться, в пользу Югославии.

Мы стояли у самого входа на аттракцион. Когда по рельсам бесшумно выкатилась платформа с креслами, служитель (он был одет по последней межпланетной моде) пригласил нас к полету. Мы сели в кресла, и он внимательно пристегнул каждого из нас. От тщательности этой подготовки я почувствовал неладное в животе. Говорит, в космосе туалет — одна из трудноразрешимых проблем, и потому космонавтам перед взлетом очищают желудок. Словно предчувствуя полет, я сделал это накануне и теперь надеялся, что съеденный мной завтрак еще не успел добраться до критической зоны. Из опасной сосредоточенности на желудке меня вывел голос Анри.

— А теперь смотрите, с какими картами мы начинали эту игру. В нашем распоряжении — вялотекущая гражданская война, где нет правых, а есть только виноватые. Отсюда задача: доказать, что есть правые, которых нужно защищать. Далее. Вне всяких сомнений, конфликт можно было урегулировать без жертв, путем переговоров. Нам, стало быть, следовало доказать, что этот путь невозможен. И наконец, последнее — может быть, главное. За послевоенные десятилетия общественное мнение привыкло осуждать войну. Войну как таковую, как средство решения проблем. Из чудачества пацифизм превратился в один из общественных идеалов. И вот в этой-то обстановке нам предстояло начать пропаганду войны. С точки зрения послевоенного сознания — тягчайшая ересь, что-то абсолютно неприемлемое и безнравственное. Но нам было заказано именно это. — Анри хлопнул ладонью по пластиковой ручке своего кресла. — Поехали!

С гагаринским возгласом мы плавно тронулись с места, как будто таинственная власть Анри распространялась и на данный аттракцион. Подъехав к нижнему отверстию жерла, наша платформа остановилась. Я даже не успел испугаться. С жутким хлопком мы взлетели к самому верху. Но это было только началом. В следующее мгновение мы нырнули в бездну, мрак которой только подчеркивался далекими мерцающими звездами. Время остановилось, двигалось лишь пространство. Наши тела бросало из стороны в сторону. Несколько раз, описывая круг, мы оказывались вниз головой, и я почувствовал страх. Самих по себе проделываемых платформой зигзагов я не боялся; меня ужаснула неожиданная мысль, что страховка — моя, а может быть, и Настина — недостаточно надежна, что, если в ходе бешеного движения Настя начнет выпадать из кресла (я представил медленное сползающее движение на вираже), я не смогу поделать ровным счетом ничего. Я попытался схватить ручки кресла, но они оказались для этого слишком широки. Широки, вероятно, ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы вызвать ужас от их бесполезности. Мои пальцы наткнулись на руку Насти и с силой ее сжали. Я уперся ногами в пол и, проделывая все остальные взлеты и падения с Настиной рукой в моей руке, думал о том, что единственной предоставленной мне сейчас возможностью является возможность погибнуть вдвоем.

Против ожидания, все окончилось благополучно. Выехав на свет, мы увидели другую платформу с готовой к полету публикой. Она махала нам, не догадываясь об испытаниях, которые ее ожидали минуту спустя. Наш экипаж отвечал с величавой сдержанностью. Мы были теми, кто выполнил свой долг до конца и теперь был вправе рассчитывать на отдых. Некоторые не спешили отстегивать страховку. Откинувшись на спинку кресла, они ждали заключительного космического обслуживания. Кажется, именно так принято себя вести после приземления.

Голова моя немного кружилась. Какое-то время мы шли молча, а затем Анри предложил развлечение поспокойнее. На кипящем посетителями пространстве Диснейленда он отыскал абсолютную противоположность тому транспортному средству, которым мы только что пользовались. Перед нами было нечто, что мне сразу же захотелось назвать мирной ладьей. Садясь в корытообразное сооружение, я удивился тому, что оно даже не шелохнулось, будто было приколочено к поверхности воды. Я подумал было, что движение здесь и не предполагается, как вдруг наше судно тронулось. Направляемые невидимой силой, мы медленно поплыли по тихой искусственной речке.

— Расскажите еще что-нибудь из ваших историй, — попросила Настя. — Как вы поступили с тем военным заказом, который вам дали?

— А как я мог с ним поступить? Начал выполнять. Мое дело солдатское. — Анри взял под несуществующий козырек. — Но знаете, чем задача невероятнее, тем она интереснее.

Над рекой резко стемнело, и небо покрылось электрическими звездами. На одном берегу протекала идиллическая ночная жизнь — с кострами и ухой, с любовью у хлопающих на ветру кибиток и разматыванием пряжи в окне уютного домика. Менее радостным был другой берег. Внезапно появлявшаяся луна освещала могильные плиты, покосившиеся кресты и ухающих на лету сов. То тут, то там бледно вспыхивали поганки, и неведомый плохой парень у стены зарывал сокровища. Руки его были по локоть в крови. Фонарь копавшего был до того ярок, а золотые — так начищены, что беспечность противоположного берега казалась вызывающей. Где-то далеко за кладбищем беззвучно блеснула зарница. Полулежа на своем сидении, Анри опустил в воду руку и следил за сопровождавшим лодку легким волнением.

— То, с чего мы начали, можно назвать маргинализацией, выдавливанием заказанного лица за пределы нормального восприятия. Впрочем, это касается не только людей. При необходимости в угол можно загнать определенное общественное движение или даже целое государство. Вы слышали о странах-изгоях? Один из авторов этого проекта — ваш покорный слуга. У изгнанника нет ни малейшего шанса оправдаться. Для благонамеренной публики этого изгнанника уже как бы не существует, и потому любая его попытка оправдания — сама по себе преступление. Сила этого метода — в непрерывном монологе обвинителя. Допускайся в нем равноправный диалог — и все бы рухнуло. Тут же выяснился бы повальный дальтонизм корреспондентов, обнаружилось бы, чего доброго, и явление, которое ваш компактный язык, — он посмотрел на меня, — называет «magnetische» QueIIenforschung[20]: отыскивание только тех фактов, которые соответствуют избранной точке зрения. Поверьте мне, при определенной сноровке сделать подбор нужных фактов не составляет труда.

Вдали показался парусник. Он освещался ядовито-алым пламенем, охватившим корму и одну из мачт. На носу корабля группа людей суетилась вокруг сундука. Их количество я уже знал из старой песни. Спустя мгновение появился и мертвец с бутылкой рома. Его остекленевший взгляд напомнил мне игрушечного медведя моего детства, чьи глаза постоянно отрывались и, валяясь где-нибудь в углу дивана, смотрели так же укоряюще и пристально. Поравнявшись с носом корабля, наше судно притормозило. Джон Сильвер поднял свой костыль и приветственно помахал нам. Вся компания, вооружившись абордажными крючьями, начала медленно двигаться в нашу сторону.

— Что касается Милошевича, то с ним все было не так уж сложно. В конце концов, он ведь не Махатма Ганди.

Крючья раскачивались над самой головой Анри.

— Над его образом мы стали работать еще с начала девяностых годов, так что нынешняя наша деятельность была скорее полировкой. Милошевич и все с ним связанное разрабатывались нами в понятийном поле Второй мировой войны. Газетам был рекомендован слоган «Милошевич — новый Гитлер». Мне кажется это одной из самых наших действенных мифологем.

— Почему именно Гитлер? — спросил я. — Разве провинциальный партийный деятель чем-то напоминает Гитлера?

— Ну, не мог же я его назвать Джоном Сильвером. — Анри помахал грозившему из мрака инвалиду. — Вы бы с Настей ни за что мне не поверили.