Миссис Больфем - Гертруда Атертон

это во всяком случае, так как не хотела, чтобы такое пятно лежало на Эльсиноре. Она была благодарна небу, что жила тут, хотя и училась и зарабатывала в Нью-Йорке. По той же причине она не хотела, чтобы виновная была заключена в Оборн, хотя бы на короткий срок. Но все это было не существенно. За что Алиса охотно отдала бы свою душу – это за то, чтобы лишить эту трижды проклятую женщину услуг Дуайта Роша. Если он будет ее главным защитником, они постоянно будут видеться, одни, целыми часами, так как он должен с нею советоваться, ободрять ее, учить, поддерживать в ней бодрость духа, утешать ее. Не всегда в этом долг защитника, но тут перед ним униженная женщина. Даже если он и поверит в ее вину, при такой близости он может полюбить ее еще больше. Он не только станет сожалеть ее и считать себя ее прямым защитником, но душой и телом будет заинтересован этим громким процессом. Но если бы можно было заставить Роша поверить, что она действительно убийца – тогда…не отказался ли бы он тогда от защиты? Едва ли он из тех людей, которые защищают мужчину или женщину, если с самого начала уверены в их вине. Алиса думала, что могла бы убедить его. Она могла осведомить его о всех подозрениях, высказанных Бродриком, и о ее собственных заключениях и полной уверенности, что у миссис Больфем был револьвер.

Она видела его месяцев восемь тому назад, когда Больфем привез его из Нью-Йорка и сказал жене, чтобы она стреляла в воздух, если будет одна и услышит приближение вора. Когда миссис Больфем заявила полиции и журналистам, что у нее нет револьвера, Алиса не придала атому значения, так как, случайно, это мог быть револьвер 41-го калибра, и нельзя было ожидать, чтобы даже невинная женщина бросила вызов общему недоверию и рисковала возможным арестом. Но теперь это отрицание приобретало другой смысл в глазах Алисы. Она припомнила, что доктор Анна провела у миссис Больфем все утро в воскресенье. Без сомнения, эта испорченная женщина нашла утешение и совет в лице такого друга, как Анна, друга, настолько сильного и стойкого, что доверенный ей секрет мог быть в такой же безопасности, как в грешной душе самой миссис Больфем. Конечно, Анна взяла револьвер и бросила его куда-нибудь среди болот, близ фермы Гаустона, жену которого она навещала в тот день. Если бы она могла заставить говорить доктора Анну!

Алиса подняла глаза под сдвинутыми бровями и нахмуренным лбом, посмотрела по направлению Брабантского госпиталя, возвышавшегося близ моря, и затаила дыхание, когда заметила, что поворачивает свою лошадь в этом направлении. Что намеревалась она делать? Донести Дуайту Рошу на миссис Больфем? Ей почудилось, что она слышит, как внутри у нее что-то рушится. Могла ли она сделать это без окончательного нравственного падения? До сих пор она не сделала еще ничего, что вызвало бы это падение; катастрофа, которую она пережила, повредила только ей и была ее неразгаданной тайной. Но если она сделает последнее отчаянное усилие и отобьет Дуайта Роша у своей соперницы, для начала возбудив его отвращение к ней, она будет обречена на ряд поступков, от последствий которых не избавится месяцы, может быть, годы. Если она отобьет его – исход, которого она станет добиваться со всей доступной ей женской хитростью она уже никогда не облегчит свою душу сознанием. Ее единственный шанс удержать человека этого типа, после первой вспышки страсти, в здоровой атмосфере деловой семейной жизни, это избегать крупных разочарований.

Если результатом этого выступления будет её нравственное поражение, в чем будет ее выигрыш? Захочет ли она его? Можно ли, уничтожив фундамент своего духовного мира, возведенного с таким бесконечным трудом на естественных склонностях, продолжать быть хотя бы слабым отражением своего прежнего, возвышенного, «я»? После того, как пройдет первое возбуждение борьбы для достижения ближайшей цели, она слишком сильно возненавидит себя, чтобы быть в силах любить или даже жить. Она еще больше нахмурила брови и вздохнула сквозь стиснутые зубы. На один момент, по крайней мере, она почувствовала себя самкой, готовой бросить вызов будущему и всеми силами души добиваться обладания самцом. Она упорно верила, что именно он был ей предназначен и только временно отклонился от естественного сближения с ней, благодаря могучим обольщениям, которым, в некоторые периоды своей жизни, поддается каждый мужчина.

Она въехала во двор больницы, бросила вожжи на спину «Полковника Рузвельта» и спросила главную заведующую миссис Диссосуэ, которая приходилась ей теткой.

23

Часом позже Алиса ехала через Эльсинор, несколько менее занятая собой, что было следствием ее кратковременного свидания с главной заведующей госпиталя. Миссис Диссосуэ, обожавшая свою племянницу и представлявшая ее себе совершенно исключительной особой, под секретом сказала ей о своей уверенности, что доктор Анна что-то знает об этом страшном преступлении, потому что во время бреда она произносит имя Энид Больфем с чрезвычайно странными оттенками в голосе. Она все время уверяет больную, что убийца все еще не выслежен; если она будет просить увидеть миссис Больфем, они, конечно, скажут ей, что ее друг только потому не спешит навестить ее в больнице, что страдает нервным расстройством или вывихнул себе ногу.

Какое счастье, что она была не в состоянии свидетельствовать против своего кумира – это убило бы ее, точно так же для нее было бы фатально известие, что Энид находится в тюрьме графства. Под легким давлением миссис Диссосуэ допустила, что всякий, кто внимательно прислушается к бормотанию больной, может убедиться, что доктор Анна верит в вину своего друга, хотя, может быть, и не знает этого точно.

– О, Энид, о, Энид, – беспрестанно повторяет она с тоской и упреком, а потом шепчет: – Бедное дитя, что за жизнь! – Она также говорила что-то с большим ужасом о револьвере.

– Сиделки не обращают внимания, заключила миссис Диссосуэ, они слишком привыкли к лихорадящим больным, чтобы выслушивать их бред. Две новых, которые будут за ней ухаживать, не здешние, они никогда раньше не слыхали имени миссис Больфем. Но я заходила целый день и знаю, что она терзает свой бедный лихорадящий ум мыслью о преступлении, совершенном ее другом, а также о грозящей ей опасности.

– Значит, вы верите, что убила миссис Больфем? – прервала мисс Кромлей.

– Да, теперь верю. Никогда я не обольщалась ею. Она едва удостаивает помнить, что я все еще живу на свете и так в течение пятнадцати лет, а я всё-таки сестра вашей матери. Я