Замри - Нина Лакур

просто хотелось произнести его имя.

– Какое взять? – спрашивает он.

– Любое с карамелью.

Он легонько стискивает мне ладонь, отпускает. Хлопает дверью. Заходит в сияющий неоном «Севен-элевен».

10

– Думаю, тебе нужно двигаться дальше, – говорит мисс Дилейни, сверившись с журналом.

Уроки уже закончились, и мы сидим в ее подсобке. На полках аккуратно расставлены книги, на столике в углу – жестяные банки с чаем, на стенах – ее работы из серии с мотелями.

– Мне очень нравится, – говорю я.

Проследив за моим взглядом, она смотрит на фотографии.

– Спасибо. Это пока мелочь. Ну не совсем. Это начало.

– Начало? В каком смысле? – Я никогда не думала о фотографии как о промежуточном этапе. Я хочу, чтобы она объяснила.

– Все мои работы связаны с процессом осознания себя. Последняя серия – та, которую ты видела в галерее, – была посвящена разделению и объединению.

Она открывает ящик высокого, широкого шкафа и раскладывает передо мной несколько фотографий.

– Это начало той серии.

На снимках изображены разные женщины в разных комнатах. Я узнаю мисс Дилейни в нашем кабинете – она стоит, прислонившись к доске, покрытой фотографическими терминами и схемами. Другой снимок сделан в маленькой тесной кухне. За круглым столом рядом со стопкой газет сидит девушка. Она выглядит знакомо, но я ее не узнаю.

– Это кухня моего отца, – говорит она.

Я присматриваюсь к девушке. На ней свободная толстовка с логотипом университета, а волосы убраны в два хвостика. Она полулежит на столе, опершись на локоть.

– Это вы.

– Да.

– Когда учились в колледже?

– Нет. Два года назад. Ты тогда меня уже знала.

– Вы шутите?

Я не могу скрыть изумления, и она смеется. Я никогда не слышала от нее такого смеха. Она звучит моложе, как человек, который может сидеть за соседним столиком в ресторане или в заднем ряду в кинотеатре. Как кто-то, с кем могли бы дружить Дэйви и Аманда. Я перехожу к следующей фотографии. И снова я едва узнаю ее. Идеально прямые распущенные волосы струятся по плечам. Она сидит на коленях на кровати и смотрит прямо в камеру. С обеих сторон от кровати, на тумбочках, горят свечи. На ней крошечный шелковый пеньюар. В первую секунду я испытываю смущение от того, что вижу свою учительницу почти голой, но потом вспоминаю бесконечные фотографии обнаженной натуры, которые видела за последние три года в ее классе, и фотография становится более естественной.

– Я вдохновлялась Синди Шерман, – говорит мисс Дилейни. – Ты ведь помнишь ее работы?

Я киваю.

– Она снимает себя в образах разных людей.

– Верно. Только я не пыталась стать кем-то другим. Я хотела примирить разные части себя: учительница, художница, возлюбленная, дочь, подруга. И так далее.

– Эти снимки… они потрясающие.

– Это была моя отправная точка. Как и снимки из мотелей. Автопортреты были слишком буквальны. Я переключилась на предметы обстановки, но они были слишком статичны. В результате я пришла к куклам. Это все еще неживые объекты, но по сути они символизируют женскую фигуру. Разбирая их, изучая отдельные части в отрыве от остальных и собирая обратно, я смогла побороть проблемы, над которыми работала.

– А над какими проблемами вы работаете сейчас?

Она собирает фотографии и прячет их назад в ящик. Возможно, мой вопрос был слишком личным?

Она вздыхает.

– Знаешь, Кейтлин, я думаю, что над теми же, что и ты. Хроническое ощущение, что чего-то не хватает. Темнота. Незаполненность. – Ее фотографии вторят ей со стен. Десяток вывесок «Свободные номера» светятся в темноте.

– Я всегда начинаю с чего-то максимально буквального, – говорит она. – Но, как я уже говорила, это лишь отправная точка.

Она поворачивается ко мне.

– Вернемся к тебе. Что ты планируешь снять, чтобы компенсировать целый год скверных поделок и несданных заданий? – Ее слова звучат жестко, но она улыбается.

– Разве вы не дадите мне задание?

– Нет, – говорит она. – Гораздо интереснее будет посмотреть, что ты придумаешь сама.

Она кивает на свою коллекцию книг.

– Если захочешь обратиться к ним за вдохновением, прошу. Мне нужно проверить кучу работ.

Я встаю и поглаживаю пальцами корешки. Сара Мун. Уолкер Эванс. Мона Кун. Все мои любимые фотографы.

– Вообще-то, – говорю я, – если вы не против, я бы хотела покопаться в том ящике, про который вы говорили. С работами Ингрид.

– Конечно. – Она указывает на шкаф. – Нижний ящик. Я буду в общем кабинете. Можешь не торопиться.

Она разрешает мне воспользоваться телефоном и предупредить родителей, что я опоздаю на ужин, а потом я устраиваюсь на полу в ее подсобке и выдвигаю ящик. Как она и говорила, внутри сотни фотографий со мной. Некоторые мне знакомы, о существовании других я даже не догадывалась. Я откладываю снимки с собой в сторону. Что еще тут есть?

Я нахожу фотографию комнаты Ингрид: бумажные фонарики, висящие на разной высоте, мягко освещают журналы и разбросанную одежду. Я кладу это фото перед собой. Рядом размещаю фотографию, на которой ее родители сидят у бассейна во дворе. На самом дне папки я нахожу фото ее стола с цветными карандашами, бутылкой лимонада и ее дневником – теперь моим дневником, – открытым на одной из ранних записей. Есть еще фото столика в ее ванной комнате, заваленного косметикой, средствами для волос и шпильками. Еще одно – с ее отражением, она сфотографировала себя почти вплотную к зеркалу. Бо́льшая часть лица закрыта камерой. Я касаюсь ее подбородка. Этот снимок я кладу рядом с другими.

На пороге появляется мисс Дилейни.

– Хочу сделать себе чай, – говорит она. – Ты будешь?

Я киваю, продолжая перебирать фотографии.

Ее проигрыватель. Розовые пальцы ног на пожухлой траве. Угол гостиной Дэйви: за окном капли дождя висят на телефонных проводах.

Мисс Дилейни аккуратно обходит разложенные на полу фотографии, ставит дымящуюся кружку на подоконник рядом со мной и тихо удаляется.

Ее ноги с царапиной под коленкой. Ее отец, спящий на диване. Я нахожу, сортирую и разглядываю, концентрируясь