Кровь Заката - Вера Камша

Девушка и сама бы не взялась объяснить, почему это обстоятельство было для нее столь мучительно. В конце концов, бланкиссима ей говорила, что Эстела и Шарль любящие супруги. Герцогиня со своими каштановыми кудрями и темно-синими глазами все еще хороша. Конечно, девичьей ее фигуру теперь не назовешь, но это, видимо, мужчин только распаляет. Анастазия мысленно поставила себя рядом с Эстелой, впервые в жизни сравнивая себя с другой женщиной. На ярком свету она выглядит лучше, но в освещенном факелами пиршественном зале ей в ее белых одеждах и особенно в проклятом покрывале с разряженной в бархат герцогиней не тягаться… Уж не поэтому ли она ушла, а вовсе не оттого, что святая Циала не одобряла шумных хмельных сборищ? Эх, нужно было еще днем запарить корень мяуна[59], ведь могла бы догадаться…

Шум внизу постепенно затихал, видимо, гости расходились, а Анастазия все еще лежала, устремив глаза в невидимый потолок, и думала о том, о чем ей думать совершенно не полагалось. Именно поэтому она не обратила никакого внимания на шорох у окна и, только когда шум раздался у самой кровати, сделала неудачную попытку закричать; однако рот зажала сильная рука, а голос, который она узнала бы из тысячи, прошептал:

– Дорогая сестра, мне нужно с вами поговорить, я не сделаю вам ничего плохого, но не поднимайте шума.

Она издала какое-то сдавленное мяуканье, которое можно было расценить как согласие. Тагэре так и расценил.

– Извините за позднее вторжение, – в его голосе чувствовалась привычная ирония, – но вы, вероятно, заперли дверь изнутри, а я не хотел, чтобы кто-то заметил, как я ночью ломлюсь к наперснице своей жены. Так что пришлось воспользоваться окном.

– Вы в своем замке, монсигнор, к тому же я уверена, что под крышей Тагэре мне ничего не грозит, – холодно произнесла Анастазия, но вся ее кровь бросилась в лицо. Если бы в комнате было светло, герцог бы это непременно заметил, но благословенная темнота скрыла ее замешательство. Интересно, о чем собрался тайно говорить властитель Тагэре с циалианской сестрой? Наверняка в дело замешана политика. И девушка мысленно немедленно предала и бланкиссиму, и свой обет. Она в меру своих сил поможет герцогу и, уж конечно, никому его не выдаст. Может быть, с этой тайны, с этого ночного разговора начнется их если не дружба, то хотя бы общение наедине.

– Так-таки и ничего? – Голос Шарля звучал весело, но в нем чувствовалось некоторое напряжение. – Не скажу, что мне так уж лестно слышать такое о своей скромной персоне. Но в таком случае, почему вы меня избегаете? Почему ушли сегодня с пира? Уверяю вас, он не мог превратиться в разнузданную оргию, так как на нем были не только мои воины, но и моя жена со своими дамами. Все было не менее пристойно, чем у вас, ведь, если мне не изменяет память, циалианки по праздникам трапезничают вместе со своими рыцарями.

– Это так, – подтвердила Анастазия, – но я никогда не любила подобных забав.

– Потому что вы ненавидите мужчин, – поинтересовался герцог, – или же потому что слишком их любите?

– Потому что, – начала Анастазия и замолкла, поняв, что любой ответ на этот вопрос будет глупым.

– Так почему? – повторил герцог. – Жаль, мы сидим в темноте и я не могу видеть выражения вашего лица, оно наверняка прелестно. В довершение всего вы молчите. Что ж, если нельзя пустить в ход зрение и слух, придется пустить в ход то чувство, которому темнота не помеха.

Соланж хотела что-то ответить, но не успела, почувствовав на своих губах губы Шарля Тагэре. Он был немного пьян, но отвращения и страха это не вызывало. Девушка сама не понимала, что с ней творится, но ни вырываться, ни кричать ей и в голову не пришло. В каком-то странном оцепенении она позволяла герцогу ласкать себя, не отвечая ему, но и не сопротивляясь. Он что-то ей говорил, Сола пыталась понять, однако новизна ощущений и какой-то непонятный ужас, захвативший ее с головой, превратил ее в безвольную куклу.

Она не пыталась протестовать даже тогда, когда он со смешком толкнул ее на постель и, отбросив в сторону спасительное одеяло, улегся рядом, как был – в бархатном костюме и сапогах.

– Это уже становится интересным, сигнора, – хрипловатый шепот над самым ухом сводил с ума, – вы умеете говорить, я это знаю… наверное, вы не хотите оскорблять свою святую словом? А как насчет действия? – Герцог с силой прижал ее к себе, а потом внезапно отпустил и встал. Она дрожала, ничего не понимая, а потом все же повернула голову на шорох. Даже в темноте было понятно, что Шарль торопливо раздевается. Анастазия не столько видела, сколько угадывала его быстрые движения. Затем он снова бросился на кровать, бесцеремонно притянув ее к себе.

– Вы предпочитаете, чтобы вас раздевали, не так ли? Я к вашим услугам. – Сдернуть с нее простенькую рубашку труда не составляло, сердце Солы бешено стучало, она дрожала, но так и не смогла разлепить губ. Мысли лихорадочно сменяли друг друга, с ней что-то делали, и она не могла ничего понять, а потом пришла боль, и она не выдержала и слабо вскрикнула, но ее, похоже, не слышали. Наконец все закончилось, и герцог ее отпустил. Она дрожала от холода, боли и возбуждения, но не решалась перегнуться через него и поднять сброшенное на пол одеяло. Она чувствовала себя грязной и удивительно несчастной. В носу защипало, и Сола с силой закусила губу, пытаясь не расплакаться.

О человеке, занимавшем последний месяц все ее мысли, она словно бы и забыла и пришла в себя, только когда герцог с силой сжал ее плечо.

– Проклятый! – В голосе слышались одновременно бешенство и удивление. – Почему ты мне не сказала?

– Ч-ч-что? – выдавила из себя Анастазия.

– Что ты девственница.

– Сигнор не спрашивал.

– Но ты ведь… Или мне показалось? – Он был явно растерян. – Ты ведь ничего не имела против…

– Я ничего не поняла, – прошептала девушка, – я… так вышло…

Он тихонько провел ладонью по ее лицу:

– Плачешь? Конечно, плачешь…

– Холодно, – не к месту сказала Сола.

– Какой же я дурак. – Шарль наконец поднял одеяло, а потом привлек ее к себе, но на этот раз совсем иначе, осторожно и ласково. – Меня убить мало за то, что я натворил. Я ведь был уверен, что у тебя была куча любовников-рыцарей… Меня просто бесило твое ханжество, а оказывается, ты и вправду была боговой невестой… Сделанного не исправишь, но что я должен сделать, чтоб хоть как-то искупить? Что?

Анастазия всхлипнула и прошептала:

– Стань моим богом!

2862 год от В.И.

Вечер 29-го дня месяца Медведя.

Северная Тагэре

Проехать здесь было нельзя, слишком низко свисали ветви, слишком густо переплелись стелющиеся понизу побеги ежевики и ядовитых ползунов, не позволяя всадникам покидать немногочисленные тропы. Даже пешеход в высоких, по бедра, воловьих сапогах и тот проклял бы все на свете, пробираясь через Живучку, как называли это место местные. Здесь ходили и ездили только по дорогам, где по весне, дабы обуздать растительное буйство, местные жители гоняли туда-сюда коров и быков, чтобы тяжелые копыта повыбили дурь из молоденьких побегов. Без этого живая колючая паутина быстро залатала бы прорехи в зарослях, и немногочисленные села до зимы оказались бы в зеленой осаде, которая в месяце Волка сменилась бы белой. Да, проехать здесь можно было лишь торными тропами, но двое всадников легко пробирались сквозь чащу, причем сами ветви, казалось, расступались перед головами изящных, не чета рыцарским боевым битюгам, коней. На наездниках были темно-зеленые плащи с капюшонами, полностью скрывавшие фигуры и лица. Ехали они молча, иногда останавливаясь и прислушиваясь. Было тихо, если не считать гудения комаров, к слову сказать, не покушавшихся на странных наездников, и щебета лесных пичуг. Однако путники, похоже, обладали рысьим слухом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});