Кровь Заката - Вера Камша

Королева придирчиво оглядела свое отражение. Конечно, будь это в ее власти, она бы сделала нос поменьше, а губы попухлее, но волосы и глаза очень даже неплохи. Смугловата? Не беда! Платье цвета спелого абрикоса это скроет. И потом, можно задернуть портьеры и зажечь свечи, при их свете все становятся красивее. Жан не будет настаивать на ярком освещении, иначе ему придется признать, что он носит парик, а мужчине легче признаться в пяти убийствах, чем в одной лысине. Королева защелкнула на шее ожерелье из крупных гранатов, подмигнула своему отражению и, набросив на плечи атэвскую шаль цвета слоновой кости, вышла из комнаты.

2862 год от В.И.

Вечер 15-го дня месяца Медведя.

Арция. Мунт

– Ты сошел с ума, – пожилой менестрель залпом осушил кубок лучшего вина мэтра Тома́ и налил себе еще, – что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты, полагаю, – сверкнул глазами седой, – не думаю, что меня здесь кто-то вспомнит, разве что ты… А вот тебя точно не признать.

– Так выглядел мой учитель… Давненько это было.

– «Давнее видится как наяву, а «сегодня» нам кажется сном» – так, кажется, писал… как же его звали…

– Ты помнишь?

– Я помню Проклятый знает что! Никак не могу понять, почему одно остается в голове, а другое куда-то уходит. Ну, будь здоров и по возможности счастлив.

– Обязательно буду, а тебе разве…

– Я могу пить, друг. Я много чего могу… Да не бойся ты за меня, я должен дождаться, и я дождусь. На это меня хватит.

– И все равно не стоит!

– Стоит, эмико, – седой засмеялся, откинув рукой со лба белую прядь, – ой как стоит. Ты это знаешь не хуже меня. Есть дела, которые за нас никто не сделает. Тут даже ты мне не помощник, хоть я и чертовски рад тебя видеть не на этой дурацкой скале. Как ты меня отыскал?

– Ну, отыскать тебя не проблема, по крайней мере для меня… Я понял, что ты в Мунте, а дальше… Видел, как собака идет верхним чутьем? Так и я. А лошади этой твоей голову мало отвернуть.

– Оставь животное в покое, он не хотел, я его уговорил.

– Ты кого хочешь уговоришь. И все же, что ты затеял?

– Да так, нужно кое-кого разбудить. Время пришло, Проклятый бы побрал эту старуху, накаркала!

– Я с тобой? – Нет. Это только мое… У тебя и своих дел хватает. Ты был там?

– Да. Все тихо, разве что трава начала расти. Степь, она быстро раны затягивает. Но они не выходили.

– Могу тебя успокоить, тишины этой надолго не хватит. Начнется с чего-то простенького, а потом понесется. Да чего я тебе это говорю, можно подумать, сам не знаешь. Меня, наверное, теперь долго не будет, так что ты о них не забывай…

– Куда я денусь? А тебя с твоими выходками убить мало, неужели не мог дождаться меня, сам полез! Я же не слепой, вижу, во что тебе это обходится.

– Меня убить действительно мало, – голубые глаза сверкнули как-то особенно ярко, – или, наоборот, много. Ладно, раз уж ты тут и с гитарой, спел бы, что ли…

– Народ же сползется.

– Ну и бес с ними, ты бард, вот и пой. А я плачу́, все как положено…

– Как прикажете, монсигнор. – Менестрель пожал плечами и, расчехлив старенькую гитару, провел руками по струнам. – Что спеть-то?

– Что хочешь, только чтоб выть не хотелось.

– Тяжелый случай, – усмехнулся бард. – Может, про море…

– Да пой, о чем поется, – седой положил руку на плечо приятелю. – Даже если и взвою, ну и что? Лишнее доказательство, что живой.

Певец еще раз кивнул, задумчиво перебирая струны. Ни он, ни седой не обращали внимания на подтянувшихся поближе посетителей трактира, предвкушавших дополнительное развлечение. Менестрель прижал струны, заставив их замолкнуть, мгновенье помолчал, а потом решительно взял первый аккорд.

2862 год от В.И.

28-й день месяца Иноходца.

Тагэре. Эльта

Анастазия погасила свечи и легла лицом к стене, стараясь не слышать доносившегося через окно шума. Что за нелепый обычай – выставлять с уходом зимы рамы! Девушка натянула на голову одеяло, в глубине души понимая, что дело не в открытых окнах и не в том, что она в обители привыкла к ночной тишине. Причиной ее бессонницы был отнюдь не пир в честь десятилетия старшего сына герцога, а в самом герцоге, занимавшем все мысли циалианки. Она не могла с собой ничего поделать, ни молитвы, ни самоуговоры не действовали. Конечно, можно было пустить в ход магию, сестер учили отвращающим заклинаниям, но для этого нужно вернуться в обитель и покаяться в своем грехе, а вот этого-то она делать и не хотела. Анастазия лежала с открытыми глазами и вновь и вновь вспоминала каждую свою встречу с герцогом, начиная с самой первой.

Шарль был с нею всегда вежлив, хоть и имел обыкновение подсмеиваться над некоторыми циалианскими обрядами. Впрочем, Тагэре подсмеивался над всеми, включая самого себя. Герцогиню это явно раздражало, но бурные ссоры и примирения супругов, видимо, придавали их отношениям особую остроту.

Анастазия находила какое-то странное удовольствие, узнавая из самых разных источников подробности личной жизни властителей Тагэре. Чему-чему, а доверительной беседе с людьми ее обучили как следует. Она знала, как дать толчок, как свернуть разговор в нужное ей русло, а потом сделать вид, что сказанное ей совершенно неинтересно и слушает она только из вежливости и чувства долга. Однако сейчас она была во власти горькой злости, которая навалилась на нее после разговора с бывшей кормилицей наследника, а нынче нянькой младших детей герцога. Мария была женщиной добродушной и болтливой, но при этом отличалась наблюдательностью. Сегодня она с радостью сообщила наперснице госпожи, что скоро в детской появится новая кроватка. По всему выходило, что ребенок появится в месяце Зеркала, и это ранило Анастазию особенно больно. Получалось, что еще нерожденное дитя зачали чуть ли не в день ее приезда!

Девушка и сама бы не взялась объяснить, почему это обстоятельство было для нее столь мучительно. В конце концов, бланкиссима ей говорила, что Эстела и Шарль любящие супруги. Герцогиня со своими каштановыми кудрями и темно-синими глазами все еще хороша. Конечно, девичьей ее фигуру теперь не назовешь, но это, видимо, мужчин только распаляет. Анастазия мысленно поставила себя рядом с Эстелой, впервые в жизни сравнивая себя с другой женщиной. На ярком свету она выглядит лучше, но в освещенном факелами пиршественном зале ей в ее белых одеждах и особенно в проклятом покрывале с разряженной в бархат герцогиней не тягаться… Уж не поэтому ли она ушла, а вовсе не оттого, что святая Циала не одобряла шумных хмельных сборищ? Эх, нужно было еще днем запарить корень мяуна[59], ведь могла бы догадаться…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});