Кровь Заката - Вера Камша

2862 год от В.И.

Вечер 15-го дня месяца Медведя.

Арция. Мунт

Красотка Пепита уже не первый раз поглядывала на седого нобиля, сидевшего в углу таверны. Он пил, не закусывая, и, похоже, не пьянел. Деньги у него водились. Пепита сама видела, как он бросил хозяину «Щедрого нобиля» полновесный аур и не взял сдачи, но, даже не будь у седого денег, Пепита с удовольствием бы разделила его одиночество. Иногда можно и для себя пожить, не все деньги зарабатывать. Девушка взъерошила и без того буйные кудри и подсела к приглянувшемуся ей гостю.

– Монсигнор скучает?

– Скучаю? – Седой поднял глаза, голубые и неимоверно огромные. – Нет, красавица, я не скучаю.

– Ну, вот, – надула губки Пепита, – а я думала, сигнор угостит девушку вином.

– Почему нет? – Гость, слегка усмехнувшись, махнул рукой трактирщику, подлетевшему с быстротой молнии.

– Монсигнор…

– Найдите красавице столик поудобнее и принесите ей все, что она захочет, – седой бросил на стол еще один аур, да не нынешний, а полновесный, старинный, – для начала вина и от меня букет роз, что ли….

Окрыленный трактирщик (еще бы, недельная выручка за вечер!) умчался исполнять заказ, а Пепита привычно блеснула зубами и вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется.

Незнакомец вновь поднял на нее чудны́е глаза:

– Спасибо тебе, красавица, но я останусь один. Так надо, а ты живи и радуйся… И возьми вот на память.

Упавшее на стол жемчужное ожерелье подошло бы и королеве, но Пепиту оно отчего-то не обрадовало. Она только молча покачала кудрявой головой.

– Бери, – повторил седой, вкладывая жемчуг в руку девушки.

Жар, исходивший из его ладоней, буквально прожег ее насквозь, она сжала зубы, а потом выпалила:

– Может, потом? Я подождать могу. Сколько нужно…

– Столько не живут, не только не ждут. – Голубые глаза были серьезными и спокойными. – Уходи, прошу тебя.

Пепита ушла. Столик был готов, но она не захотела остаться, только взяла охапку роз, которую притащил спешно отряженный за цветами поваренок. Седой проводил девушку взглядом и снова уткнулся в свой кувшин. Люди входили и выходили. Несколько раз подходил хозяин, спрашивая, не нужно ли чего монсигнору, и, кляняясь, уходил, получив за труды еще монету. Кувшин сменили два раза, но незнакомец и не думал пьянеть, взгляд удивительных глаз оставался все таким же ясным и отрешенным. Около полуночи дверь открылась, пропуская человека средних лет в одежде странствующего менестреля. Прищурясь, вошедший оглядел полутемный зал и решительно направился в угол. Хозяин насторожился, полагая, что седой спровадит певца точно так же, как до этого Пепиту, но они вроде бы поладили, во всяком случае гость потребовал еще вина, мяса и второй кубок. Нечего и говорить, что все появилось тотчас же. За таких гостей мэтр Тома́ готов был душу Проклятому заложить.

2862 год от В.И.

Вечер 15-го дня месяца Медведя.

Арция. Мунт

Агнеса волновалась. Очень волновалась. Еще бы, сегодня она станет женщиной. На четвертый год замужества, сказать бы кому, не поверят, но это так… Отец и мать держали ее в ежовых рукавицах, да, правду сказать, ее благосклонности никто особенно и не добивался. Брак с ней еще мог устроить некоторых нобилей, желающих породниться с королевской фамилией, но о любви, тем паче запретной, и речи не было. Ей, впрочем, никто тоже особенно не нравился. Она куда чаще думала о троне, чем о поцелуях украдкой в розовом саду, потому-то, когда ей объявили о том, что ее руки просит король Арции, она не раздумывала. Про Пьера Агнеса знала только то, что он старше ее, но ненамного. Последнее радовало, иметь в мужьях старика Агнесе не хотелось, равно как и бедного родственника, польстившегося на ее положение, тем паче приданое у нее было не ахти какое. Однако, как выяснилось, возраст – это еще не самый большой недостаток, который может быть у мужчины. Ее, с позволения сказать, муж оказался полнейшим чучелом, над которым открыто смеялись на улицах и тайно во дворце, который жил своей жизнью.

Ифранка ничего не понимала в арцийских делах, ей все казалось чужим, непонятным и неприятным. Женщины были слишком красивы и роскошно одеты, кавалеры говорили малопонятно, читали дамам вирши, состоявшие из сплошных намеков, и все это блестящее и шумное сборище молодую королеву словно бы не замечало. А она была слишком гордой и неловкой, чтобы в него войти и занять причитающееся ей место. На приемах и балах она получала положенные по этикету знаки внимания, но и там все портил противный Пьер, которого приходилось держать за руку и одергивать, когда он принимался распихивать по карманам сласти. Агнеса проверяла, не сунул ли он за пазуху одного из своих отвратительных крысят, следила за тем, чтоб он не переел и не сказал чего-нибудь особенно глупого. Она прекрасно танцевала, но Пьер не мог сделать в танце ни одного па, а пригласить королеву мог только король или придворный, который догадался бы спросить у него разрешения. Но разрешения никто не спрашивал.

Конечно, веди Жозеф себя иначе, было бы другим и отношение к его племяннице. Но, увы… Ифрана не только не дала за ней ни гроша, но и не пошла ни на какие уступки, стычки на границе продолжались. Она была не вестницей мира и даже не заложницей (родственнички пожертвовали бы ею и не чихнули), а бесплатным приложением к слабоумному королю. За три года Агнеса успела возненавидеть и Арцию, и Пьера, и всех своих новых знакомых. От вспышек гнева ее удерживала лишь шаткость собственного положения. Брак фактически так и не состоялся и мог быть расторгнут в любое мгновение, а возвращаться к отцу опозоренной было еще хуже, чем прозябать в Мунте.

Правда, был человек, который к ней относился с постоянной ласковой почтительностью. Именно он рассказывал о том, что творится в стране, пытался повлиять на Пьера и сделать их брак чем-то большим, чем сон в одной постели. Это было мучительно, потому что у короля была отвратительная привычка вставать ночами, есть и пить в кровати, от чего там оставались крошки, таскать с собой своих крысят и говорить совершенно отвратительные вещи, вроде того, что у нее такие же усы, как у его распрекрасных хомяков, и что у нее самые большие ноги при дворе.

У Агнесы совсем уж было опустились руки, когда Жан Фарбье решился на серьезный разговор с ней. Граф был круглым дураком, выжидая три года и пытаясь свести ее с муженьком. Оказывается, из ее положения есть выход. Очень простой. Стать матерью наследника. И это будет настоящий наследник, так как в жилах Фарбье течет кровь Арроев, а то, что его герб раньше был отмечен кошачьей лапой, то это не волнует никого, кроме герольдистов. Агнеса согласилась сразу же. Ее не устраивало, чтобы все досталось каким-то Тагэре, заклятым врагам Ифраны, которые даже не сочли нужным приехать в Мунт, дабы поцеловать руку новой королеве. И потом, за три года безысходности она заслужила право на настоящую жизнь! Фарбье недурен собой, он держит Арцию в руках, для своего сына он, разумеется, сделает все. А ей можно не бояться быть пойманной на измене королю, что в лучшем случае закончилось бы разводом, а в худшем – публичным позором и пожизненной ссылкой в отдаленный дюз. Если б не это, Агнеса постаралась бы разнообразить свою жизнь и раньше, но ее отношения с Пьером были слишком очевидными, чтобы можно было спрятать концы в воду. Другое дело, когда ее союзником становится всемогущий Фарбье. К тому же, похоже, она ему нравится.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});