Иные песни - Яцек Дукай

Как обычно, возвращения нимрода никто не заметил.

— Никаких часовых. Все под западным склоном, тринадцать человек. Один костер. Большинство животных спутано, в нескольких сотнях пусов к югу. Кераунеты под рукой, наверняка заряженные. Они только-только начали есть.

Пан Бербелек подозвал Папугца и Н’Те.

— Три отряда: Север, Юг и Засадный. Мы подойдем прямиком на расстояние выстрела. Север и Юг по дуге, прямо к скале. Ждать грохота. После этого двухсторонняя атака. Засадный отряд — за нами. Если кто вырвется, мы снимаем его из кераунетов. Потом вы — и к животным. Не добивать. Вся добыча — ваша. Понял?

— Д-да.

— Тогда пошли!

Снова они крались, пригнувшись к земле, разводя руками высокие травы, с тяжелыми кераунетами за спиной, у каждого — по два. Золотая саванна подходила почти что к самой скале; стрелять нужно будет стоя. Уже через сотню шагов пан Бербелек заметил в темноте первые отблески разбойничьего костра; но пришлось подойти значительно ближе, чтобы рассчитывать на какую-нибудь точность выстрелов, пускай даже и в накладывающихся антосах нимрода и ареса. По крайней мере, благодаря этим антосам, все двигались бесшумно, никто не споткнулся, не чихнул, не уронил оружия — а такие вещи встречаются очень даже часто. Хотя, наверняка, не с воинами Н’Зуи.

Пану Бербелеку удалось даже различить среди силуэтов людей, собравшихся вокруг небольшого костра под скалой, мужчин и женщин (женщин была пара). Он приказал остановиться. Теперь следовало обождать с четверть часа, чтобы быть уверенными, что отряды Юг и Север вышли на свои позиции. Иероним расставил стрелков. Сам он в центре, слева Зайдар и Абель, справа Зуэя и Ливий. При этом он распределил и цели, чтобы не тратить понапрасну нескольких пуль на одну и ту же жертву. Тем временем, засадный отряд растянулся за ними широкой подковой, Буйволовыми Рогами.

Пан Бербелек поднял руку. Разбойники ели, смеялись и болтали; один отошел, чтобы отлить. Стрелки ожидали, стоя в одном ряду; Н’Зуи — присев в траве, словно окаменевшие. Над саванной тишина. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать; хорошо. Он поднес кераунет, нажал на курок. Грохот — и тут же четыре следующих. Иероним тут же схватил второй кераунет, даже не поглядев, упала ли его цель. Военный клич Н’Зуи — протяжный, звериный рык, которого не способен издать человек цивилизованной морфы — раздирал ночь. Дождь куррои пал на бандитов с двух сторон, из-за северного и южного залома скалы. Никто не поднялся, никто не убегал. Негры выросли возле костра словно из-под земли — поднятые щиты, над ними острия куррои. Пан Бербелек махнул рукой по направлению к скале. Подняв первый кераунет, он побежал за разогнавшимся засадным отрядом.

В соответствии с приказом, раненых не добивали. В живых оставалось четыре разбойника, один негритянской морфы, один метис и двое эгиптян. Н’Зуи сдирали с побежденных все, что только могли: оружие, одежду, украшения, одинаково, что с живых, что с мертвых. Четыре окровавленных голых тела пан Бербелек приказал перенести к каменной стенке. Те стонали и ругались. У негра куррои торчал из живота, внутренности вываливались из раны, которая открывалась все сильнее с каждым дыханием несчастного.

Н’Зуи разожгли костры, привели верховых животных; начиналось празднование, песни, танцы и драки за добычу. По приказу Иеронима Н’Те выслал в саванну четырех часовых.

Белые собрались под скалой.

— Что будем с ними делать? — Абель оглянулся на стонущего негра. — Этот не доживет до рассвета. Вот если бы мы взяли с собой Мбулу…

— Нужно было бы сразу их добить, — буркнул нимрод.

— За некоторых из них назначены высокие награды, — сказал пан Бербелек. — Трупы пару месяцев не выдержат, а вот живых довезти можно.

Зуэя хрипло рассмеялась.

— Их предыдущие жертвы или семьи жертв заплатят даже больше, во всяком случае, за их предводителя.

— Все так, вот только как их теперь идентифицировать? — вздохнул Тобиас. — Думаешь, они признаются? А когда сориентируются в ситуации, то каждый начнет утверждать, что это именно он, как его там, Кафар.

Пан Бербелек кивнул Папугцу.

— Переведи ему, — жестом подбородка указал он на черного разбойника, — если он представит нам своих дружков, то мы сократим его мучения. Если же нас обманет, то очень легко мы сможем их продолжить.

После чего оказалось, что Ходжрик Кафар и вправду жив — это один из эгиптян, с простреленным левым плечом. И еще была награда за метиса, Гуча Ласточку.

Зуэя присела рядом с негром, приложила ему пальцы к шее. Тот перестал стонать, потерял сознание и умер.

Еще оказалось, что Ходжрик прекрасно знает греческий (чего и следовало ожидать от эгипетского гвардейца). Как только его выпотрошенный приятель простонал их имена, Ходжрик начал оскорблять и проклинать своих предполагаемых в недавнем прошлом жертв.

— Ты уж лучше пережевывай свое счастье про себя, — посоветовал ему пан Бербелек. — Перед тобой еще несколько месяцев жизни.

— Думаете, что я от вас не сбегу? — хрипел Ходжрик, обнажая кривые зубы и дергаясь в путах. — Думаете, что не сбегу от этих слепых собак Гипатии? Три раза я сбегал, так что сбегу и четвертый! Вы, пожиратели падали, вы, заржи чумные! Да я и не таких!.. Дерьмо будете жрать по одному моему слову, дерьмо! Ваших женщин продам, детей сожру, а вас буду сжигать, руки, ноги… Никуда от меня не сбежите! Я же знаю ваши имена: Бербелек! Лоттн! Амитасе! Вероний! Лятек! Рек! Я вас всех знаю! Через год, через два — и Ходжрик Кафар в ваших дверях — и дерьмо, дерьмо, говорю — да не таких как вы!.. Я помню! В четвертый раз! Даже если придется руку себе отгрызть!..

Пан Бербелек повернулся и перерезал ему горло.

— Он меня убедил, — сказал он в ответ на удивленные взгляды товарищей, осторожно оттирая лезвие халдайского стилета.

* * *

До развалин Марабратты было еще две недели пути, тем временем, Африка предлагала огромное обилие натурального зверья; гораздо легче застрелить куду, чем какого-нибудь неправдоподобного какоморфа. Через три дня после инцидента с разбойниками Алитея подстрелила свою первую добычу, молодую тапалопу. Ее не сопровождал ни Зайдар, ни Зуэя, выстрел был неточным — папалопу пришлось добить своей куррои воину Н’Зуи. (Пан Бербелек назначал воинов каждому охотнику, удалявшемуся от каравана). В сумме, все это было весьма неэстетичным: много крови, гадкая рана, тапалопа, конвульсивно отползающая куда-то в колючие кусты с практически оторванной ногой, негр, бьющий крючковатой дубиной, заржи, тут же слетевшиеся на липкие от крови останки и ужасная вонь.

Вечером они съели эту тапалопу. Алитея не отказалась от мяса; только она не выглядела гордой своим первым охотничьим успехом. Пан Бербелек решил попросить Ихмета, чтобы тот несколько последующих дней забирал Алитею с собой на охоту — в жарком антосе нирода девушка быстро избавится неприязни к крови и неизбежного отвращения к убийству, забудет о свойственных цивилизованным людям представлениях на тему смерти.

— А еще говорят: благородная забава! — кривилась Алитея, вытирая губы от жира. — Я просто стреляю и убиваю.

— Погоди, вот станешь ты напротив льва или мантикоры.

— И что тогда?

— Если не попадешь, погибнешь сама.

— Так что с того, если это еще и опасно?

— Потому это и называют благородной забавой. Малый человек не понимает, какое это удовольствие — подвергаться смертельному риску, перебарывать собственный страх и слабость, испытывать границы своих умений. Одни только аристократы — потому они и аристократы.

Алитея продолжала кривиться. Краешком льняного платка она оттирала грудь от капель сока.

— Но ведь это же так… отвратительно. Фу!!!

— Неважно, какое оно есть; главное, как ты на это смотришь. Все возвышенное вызывает отвращение у тех, кто ползает в пыли и смотрит на все из грязи: рождение, смерть, любовь, победа. Когда человек приходит на свет — ты же видела это отвращение грязной физиологии? Когда он покидает этот мир — нет никаких цветов, поющих птичек, чудесного аромата и зари на небе, он не уходит с улыбкой на устах. Когда спариваются тела — снаружи ты видишь только лишь тела и то, что телесное. И когда побеждаешь — всегда имеется побежденный, отвратительный, на которого смотреть уже не можешь.

— Ну и что с того, что не могу. Если он гадкий?

— Это сейчас; неужто считаешь, будто какоморфы умирают приличнее?

Первые какоморфы Сколиодои встретились им где-то за неделю до того, как они добрались до Сухой Реки. Более или менее тонкие признаки деформаций флоры они замечали уже издавна. Первым же, по-настоящему, отметил их Гауэр Шебрек. Вавилонский софист явно не любил охоту, гораздо больше его интересовали фауна и флора Африки в естественном состоянии, то есть, живые и не деморфированные человеком. Он выезжал в саванну с книгами и рисовальным альбомом. Когда возвращался по вечерам, у него всегда было полно различных экземпляров — листьев, цветов, плодов; альбом же был заполнен набросками того, что он забрать с собой не мог. Его шестипалая кисть пользовалась рисовальным угольком с удивительной точностью и деликатностью линий. Возле костра, в кругу повозок, эти рисунки часто переходили из рук в руки; все удивлялись им и комментировали. Шебрек не принадлежал к художникам, которые стыдились бы собственных произведений, впрочем, он отрицал их какую-либо художественную ценность. Алитея с Клавдией выпросили нарисовать их портреты; потом еще и еще — поэтому он рисовал их каждый вечер. Зенон, в рамках вежливого флирта, выкупал их у вавилонянина за символические суммы.