Иные песни - Яцек Дукай

Разведчики спали среди корней кривой ратакации, низко сгорбившейся над небольшой полянкой, крона практически касалась земли. Арес с паном Бербелеком, приготовившись стрелять в пяти десятках пусов от них, в густых кустах, отмечали в тени дерева лишь очертания темных возвышенностей — тела, не тела, нужно было довериться нимроду. Они ждали действий Зайдара. Каждые несколько минут ветви сотрясались долгим дыханием Африки, холодный вздох из глубин непознанной земли, уффффх, и снова тишина, а потом вдох, выдох; они вообще не заметили охотника, пока тот не выпрямился над неподвижными разведчиками и не махнул рукой. — Все!

Они подошли. Завернувшись в шерстяные одеяла, здесь лежали двое мужчин, двадцати и тридцати лет, оба эгипетской морфы, разве что более южной — Нубия? Аксум? Пан Бербелек стволом кераунета сбросил с них одеяла. Грязная, рваная одежда; и вместе с тем — золотое кольцо на большом пальце у старшего. — Свяжи их, — приказал Иероним Зуэе и отправился за Ливием. Он сам привел на полянку доставшихся им в качестве трофеев зебр, Тобиаса отослал за зеврами.

Тем временем, младший разбойник, скорее всего, не так сильно оглушенный, а может и с более крепким черепом, пришел в себя. Пан Бербелек кивнул Зайдару. Перс сплюнул, языком провел по клинку ножа, после чего начал обрезать пленнику пальцы — тот в крик, даже зебры перепугались — один за другим, начиная с большого пальца на левой руке; пальцы отваливались от ладони словно переспелые плоды. После пятого пальца пришел в себя старший бандит, лысый как колено аксумец. Он вытаращился на Иеронима с Зуэей, присевших на корточки и держащих кераунеты на коленях, на сидящего верхом на его товарище Зайдара, скрупулезно слизывающего кровь с ножа после каждого обрубленного пальца. — Потом ты, — сказал пан Бербелек по-гречески, и повторил это же на латыни и пахлави. Аксумец тут же заговорил, ломаный греческий извергался рваным потоком; нимрод придержал нож. Младший, у которого на руках осталось всего два пальца, то плакал, то выл.

Что же выяснилось: оказывается, джурджи успели обрасти целыми промыслами, как законными, так и незаконными. Пограничные банды, такая как эта, живущие грабежом и разбоем на окраинах цивилизации, между царствами и антосами кратистосов, вынюхали свой шанс. Понятно, что не было и речи о фронтальном нападении на джурджу, атака на купеческий караван принесла бы гораздо больше выгоды; но ведь имелся и другой способ, как выдавить деньги от аристократов севера. Бандиты ждали, когда небольшая группка отъедет на охоту — и вот тут наиболее значащих охотников похищали. Чтобы не совершить ошибку в плане идентификации, за участниками джурджи внимательно следили еще в городах Золотых Царств: кто здесь наиболее важный, кто платит, кому кланяются. Лучше всего было похитить его родственников, на дети становились самой желанной добычей. Аристократы платили сотни талантов. Обмен проводился в пустынных областях Садары или в глубине джунглей, под дикими антосами.

Пан Бербелек вспомнил про, якобы, вора на базаре в Ам-Шасе. Ну так, нужно было догадаться.

Тем временем вернулся Ливий с зеврами.

— Даже поверить трудно, — качал он головой. — Александрия гудела бы от сплетен. А тут никто даже и не заикнулся.

— Это не тот город, где человек добровольно признается в слабости, — заметил на это пан Бербелек.

Тобиас встал над разбойником.

— Но ведь большинство джурдж ведут нимроды; как могли вы ожидать, что вас не выследят?

— Не выследили. Никогда перед тем… Три раза…

Иероним глянул на Ихмета, поднял бровь. Перс приложил пальцы ко лбу.

Связанных разбойников забросили на зебр и отправились шагом назад, в лагерь джурджи. Солнце еще не начало выкапываться из-под земли. Пан Бербелек ехал рядом с зеброй старшего бандита (его звали Хамисом) и выслушивал в тишине африканской ночи спешную исповедь — что только Хамис мог выдать, что только годилось для предательства. Их пятнадцать человек, командира зовут Ходжрик Кафар, это дезертир из Мемфисской Гвардии. В Эгипте, Аксуме, Хуратии, Эфремовых шейханатах и в Золотых Царствах за головы пятерых из них назначены награды. Среди них нет ни одного ареса или нимрода, имеется один демиург воды, который открывает им источники в пустынях. Все вооружены кераунетами. В их лагерь можно попасть так-то и так-то; сменяются тогда-то и тогда-то, если есть стража, то здесь и здесь. Так вы оставите мне жизнь, эстлос?

Смена разведчиков должна была произойти завтра, так что ждать было нечего. Пан Бербелек отдал пленных под охрану Н’Те. Папугцу же приказал объявить, что через час выступит военная экспедиция, есть возможность добычи трофеев, славы и благосклонности богов. Нужно пятьдесят храбрецов! Понятное дело, в воздух поднялись все куррои. Что же касается охотников, то с Иеронимом отправятся, естественно, Ихмет, Тобиас, Зуэя и Папугец, но и тут желающими оказались практически все — наконец-то настоящее приключение. На них должны были напасть разбойники! Будет чего рассказать. Даже пожилой Ап Рек впал в форму юношеского возбуждения. Пан Бербелек отказывал. Абель спросил только раз; ему тоже отказал. Алитея с Клавдией, услышав краткое «нет», обиделись на всю оставшуюся жизнь. Когда паковали на хумиев запасы, Иероним отдавал Шулиме последние указания. Та выслушивала их молча. Под конец подала ему руку. Он поцеловал внутреннюю часть запястья, горячую кожу над пульсирующими жилками.

Караван и отряд Бербелека выступили в противоположных направлениях, быстро теряя один другого с виду. Дюжина животных и полсотни воинов-негров, растянувшись длинной змеей, направлялись прямиком к встающему над саванной Солнцу, в тот туннель жаркого сияния, что открывался на линии горизонта. Н’Зуи начали петь, поднимая голос в соответствии с ритмом бега. Ихмет немедленно поскакал вперед, расплавляясь в солнечных лучах. Пан Бербелек остался сзади, замыкая череду воинов и животных.

Через полчаса рядом с ним появился Абель на покрытой потом зевре. На вопросительный взгляд отца он ответил широкой улыбкой.

— Думаешь, будто можешь мне что-либо запретить?

Пан Бербелек хлестнул его рыктой по груди. Парень свалился с зевры.

Иероним придержал свою Ульгу; подождал, пока сын снова не усядется на свою зевру.

— А теперь будешь слушать мои приказы.

— Так точно, эстлос.

Прямиком в Солнце, в Солнце, в Солнце, когда с каждой минутой растет жара, и сухой воздух расцарапывает горло, с каждым вздохом более стиснутое; если нужно произнести предложение, слово, то вначале следует сглотнуть слюну, а поскольку слюны просто нет, то, прежде чем открыть рот, тянешься за баклажкой. Капюшоны натянуты на головы, шляпы надеты, труффы обмотаны вокруг тела — откуда бы не была родом, тень всегда благословенна. Тень, прохлада, влага — вскоре ни о чем другом просто нельзя не думать; разум уходит из-под власти воли. В полдень они не остановились, и не остановятся до тех пор, пока не доберутся до цели. Н’Зуи бежали без отдыха; белые все это выносили намного хуже. Тобиас начал обливаться водой — когда при очередном своем возвращении это увидел Зайдар, то выругал аристократа на трех языках. Когда же после полудня они пересекали болотистую речушку, не остановились лишь нимрод, арес и пан Бербелек вместе с ведущими хумиев неграми.

Ко времени Коленопреклонения Солнца Зайдар принес известие, что скальная формация, которую указал Хамис — наклоненная призма посреди равнины — находится сразу же за горизонтом. Следовало подождать до заката, прежде чем нимрод мог бы прокрасться ближе и разведать точное расположение банды. Н’Те назначил часовых и людей, занимающихся животными. Пан Бербелек приказал опорожнить кишечники. Естественно, никакого огня, никаких трубок и никотиан. Сам он отошел от круга воинов. Усевшись на разогретый камень, он писал в лучах заходящего Солнца: «Если все сложится, как складывалось раньше, если морфа совпадет с морфой — будет ли это доказательством чего-либо? А если я понесу поражение — доказательством чего будет оно? Можно ли столь хорошо имитировать чужую Форму? Я такой же сын стратегоса Иеронима Бербелека как и Абель; и оба мы желаем одного и того же. Один из нас вернется с этой джурджи победителем». Солнце зашло, больше писать он уже не мог. Вернулся к людям. Ливий угостил его разбавленным водой вином, Папугец бросил арфагу. В оранжевом свете Луны все казались более молодыми, более худощавыми, кожа — более гладкой. Иероним приглядывался к Абелю, который разговаривал шепотом с Зуэей. А если Абель погибнет? Ведь он может погибнуть, независимо от имеющегося у них перевеса, любая битва — это, в потенциале, обоюдосторонняя резня. Но ведь он сам не может запретить ему, смертельный риск принадлежит к его правам и обязанностям, ведь это же его время — юность. Иероним молча высосал свой плод.