Иные песни - Яцек Дукай

В каждую крупную охотничью экспедицию весьма разумно брать с собой медика, тем более — на джурджу, поэтому Ихмет нанял в Александрии одного из самых опытных, старого аксумейца с негритянской морфой, демиурга тела Мбулу Когтя. Мбуле, якобы, было уже больше сотни лет, но вел он себя как весьма живой старичок, что прекрасно свидетельствовало о силеего Формы. Каким-то сложным для объяснения способом уже в первый день он подружился с девушками. Во время перелета на свинье он забавлялся, разрезая себе пуриническим ножом предплечье, ногу, стопу и объясняя внутреннее строение человека; девицы кривились с отвращением и вроде бы отворачивали головы, тем не менее, увлеченно глядели, под конец, когда врач заживлял раны, даже смеялись. Разговаривал он на плебейском греческом. Среди всех участников джурджи он был единственным, кто был бы ниже пана Бербелека по росту.

Именно Коготь — не Зайдар, не Папугец, не Шулима или Ливий, но старый медик — принес сведения, которые стали решающими для выбора маршрута.

— Марабратта, тут, — клюнул он кривым пальчиком в черно-белую карту. — Дальше на пятьсот стадионов вдоль Сухой и на юг. Понятно, что за границами Сколиодои, но видно с верхушек деревьев. Клянется, что это город.

— Город в Кривых Странах?

— Да.

— И кто же его построил?

Мбула приложил ладонь ко лбу, что в низких кругах соответствовало пожатию плечами.

— В Сколиодои живут какие-то люди? — удивился эстлос Ап Рек.

— По самому определению, раз там живут, то людьми быть никак не могут, — буркнул Гауэр Шебрек.

Зайдар склонился над картой.

— Марабратта… Катамуше… Абу-Ти… Ты эти земли знаешь?

— Зн-наю. Н-но за Марабрат-той никогда не был.

— Кто был?

— Н-н-не зн-н-наю. Н-н-никто.

— Ну а этот твой вольноотпущеник? — обратился нимрод к медику. — Откуда он там взялся? Он пойдет с нами проводником? Золото в зубы и пошел. Так как?

— Нет. Никогда. Полгода он потел песком, вместо слюны — болотная жижа, в форму только-только вернулся. До сих пор еще срет камнями, и ржавчина с него сыплется.

— Напрасные свидетельства дают глаза и уши человеку с варварской душонкой, — буркнул пан Бербелек. Он огляделся по веранде постоялого двора. — Все? Хорошо. Третий день в Ам-Шасе, теряем время. Что решаем? Марабратта? Так? И ладно. Ихмет, Марабратта. Папугец, беги за Н’Те: завтра на рассвете, за водопоем. Упаковаться, расплатиться, лечь пораньше. Так, эстле?

Юстина Верона подкурила никотиану от дрожащего пламени свечи.

— Мне бы хотелось узнать, — сказала она, выпустив изо рта темный дым, — кто и когда сделал тебя стратегосом этой джурджи, эстлос.

Пан Бербелек подошел к ней, вынул из ее пальцев никотиану, затянулся. Марк Вероний сидел с другой стороны от жены, Иероним глядел ему прямо в глаза, когда сбивал пепел на глиняный пол веранды.

— Ты, эстле, — ответил он, не отводя взгляда от пожилого мужчины. — Именно в этот момент.

— Да что это… — вспыхнула Юстина, схватываясь на ноги.

Пан Бербелек остановил ее на половине движения, положив ладонь ей на плече. Та снова уселась. Иероним склонился над ней; эстлос Марк был на линии глаз сразу же за эстле Юстиной.

— Ты желаешь, что бы я вас повел?

Та пыталась искать поддержки у других, но не смогла даже отвести взгляда, лицо пана Бербелека находилось слишком близко. В нем не было угроз, не было в нем и издевки, он не улыбался, глядел на Веронов спокойно, чуть ли не дружески. Она не могла сказать «нет».

Юстина кивнула.

Иероним отдал ей никотиану.

Когда он уже возвращался к столу с картами, то заметил Абеля. Скрытый в тени сын стоял в дверях, ведущих на веранду. Подсматривает за мной, подумал Иероним. Хорошо это или плохо? Ведь Абель именно этого и хотел: унаследовать морфу. И действительно ли зависимость эта действует в обе стороны? Ну на кой ляд мне эта чисто театральная власть? Я вовсе не желаю управлять джурджой. Но я знал, ожидал того, что он будет смотреть… как раз это так и развивается, подкармливает само себя, незаметно вырастает с самых банальных вещей: инстинктивное движение тела, быстро сказанное слово, непродуманная реакция, рикта вверх, приказ из моих уст — вот они и глядят на меня, ожидая следующего, потому я и веду себя так, как требует форма ситуации; Папугец, тот шорник, а раз они — то и Н’Те, а раз он — то и эстле Юстина, а раз она — то… то… — именно это и есть твоя жизнь, стратегос Иероним Бербелек.

— Мы не делаем вещей, которые желаем, но только те, которые свойственны нашей натуре, — буркнул он по-вистульски.

— Что? — поднял голову Зайдар.

— Ничего, ничего… Ты уже подсчитал, сколько дней?

Позднее, когда над Ам-Шасой взошел розовый полумесяц, и на веранде остались только пан Бербелек, Тобиас Ливий и Мбула Коготь, которые втроем пыхали из глиняных трубочек местный вид хердонского зелья и пили так называемое «горькое золото» — спиртной напиток, ферментируемый из золотистых садарийских трав — и паршивое местное пиво, тогда Абель появился снова. Иероним, не говоря ни слова, подал ему бокал. Абель уселся под стеной, сохраняя дистанцию. Эстлос Ливий развлекал пана Бербелека историями, которые сам слыхал у римского посла: о все более многочисленных проходящих через Царства джурджах (как раз одна такая вышла из Ам-Шасы на южный тракт); о привозимых охотниками из Кривых Стран чудовищных трофеях, которые здесь, за пределами антосов цивилизованных кратистосов сохраняют гораздо большую часть своей оригинальной, невозможной в иных местах Формы; о непереводимых рассказах диких бродяг из первого круга, которые заражают паникой целые племена; о софистах из Эгипта, Вавилона, Сидона, Трита, Аксума, даже из Хердона и Земель Антиподов, стремящихся сюда, чтобы исследовать Форму Сколиодои; об атмосферных феноменах, время от времени вырывающихся из Кривых Стран и посещающих южные периферии Царств: огненных облаках на небе, о молниях, шагающих через пустыню на тысячепусовых лапах, о дождях, в каплях которых все живое растворяется будто разваренное тесто… Пан Бербелек выпытывал у Мбулы про город Сколиодои. Его вольноотпущенник, скорее всего, не был особо разговорчивым: Коготь мог повторить всего несколько фраз о «черных пирамидах» и «каменных деревьях света». Под конец Ливий заснул с головой на столе, поддавшись действию «горького золота». Медик оттащил его на кровать.

Абель задержал отца.

— Позволил бы ты мне хоть разок…

— Что?

— Мне хотелось бы самому командовать одной из охот. Проверить, способен ли я…

Пан Бербелек отрицательно покачал головой.

— Но почему?

— Не так, не так, — вздохнул Иероним. — Если бы ты и вправду был способен, то не спрашивал бы разрешения.

— А! Дурацкие афоризмы! Зачем мне с тобой ссориться и заводиться перед людьми, раз могу попросту спросить?

— Ну а если я разрешу тебе командовать, — пан Бербелек так произнес это «разрешу», словно проглотил некую гадость, — то, на самом деле, будешь командовать ты или я? — Он хлопнул сына по спине, криво усмехнулся. — Подсматриваешь? Подсматривай. А сам я, на самом ли деле спрашивал разрешения? Неужто ты думаешь, будто эстле Верона могла мне что-то запретить?

* * *

Первая зевра пана Бербелека звалась Ульга[11] (по бокам фиолетовые языки пламени, шея покрыта спиралями сочной зелени); вторая зевра — запасная — звалась Сытостью (алые зигзаги, белая грудь). Все верховые животные были маркированы с помощью пирморфинга своими именами на варварском греческом. Ульга оказалась великолепно сложенной, она чувствовала легчайшее напряжение мышц ног всадника, постоянно поворачивала голову, краем глаза контролируя его действия. Торговец из Ам-Шасы клялся, что охотники смогут даже стрелять, не спешиваясь. Нимрод Зайдар проверил это, как только они вышли из города, отъехав на подходящее расстояние от каравана, чтобы грохотом кераунета не посеять паники среди животных и людей.

В состав каравана входило восемь телег, которые тянули счетверенные упряжки ховолов; кроме них имелись три дюжины хумиев, на которых придется перегрузить наиболее тяжелый багаж, когда джурджа доберется до мест, которые не удастся преодолеть на телегах. В самом конце, в Кривых Странах, так или иначе, но все придется тащить носильщикам Н’Зуи. Зайдар, Папугец и Н’Те так подобрали маршрут, чтобы обойти джунгли и пустыни. До самой Марабратты они должны были ехать по саванне, по садаровым лесам, где росли одни только баобабы; по самому краю скалистой хамады. Они направлялись на запад и на юго-запад.

Первый день был днем установления ритуалов. Сто восемьдесят негров прибыло под Ам-Шасу, каждый с кожаным мешком за спиной, с треугольным щитом из ликотовой коры и буйволовой кожи и с тремя куррои, кривыми дротиками-копьями из кости хумия, немного похожими на гарпуны. Будучи связанными вместе, костистыми наростами наружу, они служили разрывающей плоть дубинкой, курротой; когда их метали отдельно, они были способны пробить газель навылет. Пан Бербелек не мог сдержать ироничной усмешки. Ведь это было войско, его войско — альфа и омега любого стратегоса. Негры ожидали, сидя на корточках, в предрассветном полумраке; над горизонтом можно было только ожидать появления багровой гривы Солнца. Н’Те поднялся, указал на Иеронима своими куррои и крикнул. Пан Бербелек подъехал поближе, сдвинув капюшон кируффы с головы. Папугец с остальными остался сзади, за телегами и животными; но сейчас важным было не содержание слов, их смысл не имел значения. Иероним подъехал с восточной стороны, чтобы Солнце находилось за спиной. Поднявшись в стременах, он указал риктой на Н’Зуи и перед собой, на запад. — Выступаем! — Все встали, не ожидая подтверждения приказа из уст Н’Те.