Каждый за себя - Александра Маринина

- Вы сказали, что у вас детей нет, - объяснил паренек.

- Одно с другим не связано, - уклончиво ответила я. - Я замужем.

- Я часто вас вижу, когда вы с собакой гуляете, и утром, и вечером, и вы всегда одна.

- Для выгула собаки двое не нужны. Это вполне можно делать одному.

- А меня Костей зовут, - ни с того ни с сего сообщил мальчик. - А вас?

- Вероникой.

Я подумала, не назваться ли мне полным именем-отчеством, все-таки я намного старше, но потом решила не усложнять. И вообще, отчества - это такой анахронизм, нигде в мире нет никаких отчеств, только имена и фамилии. А для сохранения дистанции вполне достаточно обращения на "вы".

- Я знаю, вы по вечерам с собакой на спортплощадку ходите. Так вы из-за меня маршрут не меняйте, я с вами пойду, можно?

- Откуда вы знаете, куда я хожу с собакой по вечерам? - с подозрением спросила я.

На самом деле подозревать этого мальчика мне было абсолютно не в чем, было бы глупо предполагать, что он вынашивает коварную затею покуситься на мою женскую честь, а больше у меня взять нечего.

- Я…, за вами наблюдал, - пробормотал он и снова смутился.

- Зачем? Зачем вы за мной наблюдали?

Мне стало интересно.

- Вы очень красивая, - проговорил он, преодолев смущение. - Я хотел с вами познакомиться и не знал как, ходил за вами по пятам как дурак, а подойти не решался.

Теперь мне стало не только интересно, но и смешно.

- Сегодня, значит, решился, - насмешливо констатировала я. - А про ссору с родителями выдумал, да?

- Нет, я правда с ними поссорился, честное слово.

Может, поэтому и решился с вами заговорить. Обнаглел от стресса.

Это бывает.

- Вам сколько лет, Костя?

- Восемнадцать.

- А мне тридцать семь. Зачем вам со мной знакомиться? Что у нас может быть общего?

- Но мы же все равно уже познакомились.

Резонно. И чего я, собственно говоря, колючки выставила? Мне уже давным-давно никто не говорил, что я красивая. А слышать приятно. Хотя нет, вру, говорил. Никотин. И не далее как вчера. Он сказал, что у меня приятный голос, красивое лицо и отличная фигура. Но Никотин не в счет, в его возрасте все женщины моложе сорока кажутся красавицами. А вот комплимент восемнадцатилетнего мальчишки дорогого стоит, ведь женщины моего возраста для его поколения - ветошь, негодная к употреблению. Только что мне делать с этим комплиментом? Куда его девать?

- Хорошо, - согласно кивнула я, - мы познакомились. И что мы будем делать дальше?

- Встречаться, - легко улыбнулся Костя. По крайней мере, мне в темноте показалось, что он улыбнулся. - Мы будем с вами по вечерам вместе гулять с собакой и разговаривать. Вы будете рассказывать мне о себе, я вам - о себе. И еще я буду дарить вам цветы и не буду обижаться, если вы, возвращаясь домой, станете засовывать их в урну или в мусоропровод. Я ведь понимаю, вы замужем, и эти цветы, принесенные с прогулки, вы мужу никак не объясните.

- Зачем же тогда дарить цветы, если вы заранее будете знать, какая печальная участь их постигнет? Неужели не жалко?

- А чего их жалеть? Их все равно уже срезали, и жить им осталось всего два-три дня. Срезанные цветы для того и предназначены, чтобы служить знаком внимания и любви.

Опять же резонно. Мальчишка неглуп, это точно. Но насчет цветов, которые он собирается дарить мне в знак любви, - это он погорячился.

- А без цветов никак не обойдемся?

- Если вам неприятно - я не буду их дарить, - очень серьезно ответил он.

Мы дошли до спортплощадки, я отпустила Аргона и в нерешительности остановилась. Делать разминку при постороннем мужчине, хоть и совсем молоденьком, как-то не хотелось. С другой стороны, если он наблюдал за мной и ходил по пятам, то наверняка сто раз видел, как я это проделываю, так что особо стесняться-то нечего.

- Костя, если вы за мной наблюдали, то, вероятно, знаете, зачем я прихожу сюда, - сказала я.

Он молча кивнул.

- Тогда не мешайте мне, пожалуйста. Идите погуляйте минут двадцать, не отсвечивайте здесь.

Он послушно отошел. Я дождалась, пока его фигура скроется из виду, сделала для проформы несколько наклонов, прыжков и приседаний, два раза подтянулась на турнике и поняла, что сегодня заниматься своей физической формой мне совсем не хочется. И не то чтобы я устала… А может, устала… Не знаю. Ну ее, эту гимнастику, нет у меня больше сил ни на нее, ни на Наталью с ее шантажистом, ни на Гомера с его пьянками, ни на Алену с ее беспредельным идиотским выпендрежем, ни на собственную жизнь, безмужнюю, бездомную, растоптанную и униженную.

Я даже не сразу поняла, что плачу. Сначала почувствовала, как заложило нос и стало нечем дышать, а потом уже сообразила, что реву.

"Храни меня вдали от тьмы отчаяния, Во времена, когда силы мои на исходе, Зажги во мраке огонь, который сохранит меня…"

Ровно через двадцать минут мальчик вернулся, но у меня уже не было никакого настроения ни кокетничать с ним, ни даже просто разговаривать. Всю обратную дорогу я угрюмо молчала, то и дело посматривая на часы, чтобы не опоздать и не упустить Великого Пьяного Слепца.

Правда, хозяйка квартиры обещала задержать его, если он попытается уйти до моего возвращения с "собакинга", но я пока не знаю, насколько надежны ее обещания. Знал бы этот милый юный мальчик с хорошей фигурой и низким, вибрирующим от избытка гормонов голосом, знал бы этот чудесный воспитанный мальчик, который считает меня очень красивой и собирается дарить мне цветы в знак любви, что через очень короткое время я буду сидеть на чужом стульчике перед чужой дверью, как попрошайка, которой из милости предоставили возможность отдохнуть, и караулить чужого мужа, который напился вдымину, не ворочает языком и с трудом шевелит ногами и который будет дышать мне в лицо отвратительным перегаром и слюнявить мне щеку вонючим мокрым пьяным поцелуем, не понимая, что я домработница, и принимая меня за некий приятный сердцу гибрид жены и собутыльника. Знал бы этот мальчик, что, отмучившись с транспортировкой и укладыванием чужого мужа в чужую постель, я буду принимать душ в чужой ванной и спать под чужой крышей. Что в этой жизни у меня нет ничего своего, кроме собственно жизни.

- Вы завтра вечером выйдете гулять? - робко спросил Костя на прощание, видимо, не понимая, чего это я стала такой неразговорчивой.

- Выйду, куда ж я денусь, - усмехнулась я.

- А можно я к вам подойду?

- Попробуйте. Может быть, завтра у меня будет другое настроение.

- А утром? Вы же утром рано выходите, я до института успею…

- Попробуйте, - коротко повторила я и отправилась отлавливать Гомера.

Сестра одноклассника Мишки обещание сдержала, на мой звонок открыла дверь, вынесла табуретку и даже предложила чай и бутерброд. Чаю мне хотелось, бутерброда тоже, но есть и пить, сидя под чужой дверью, показалось мне настолько унизительным, что я отказалась.

Эпопею ожидания Великого Слепца и препровождения его в родные пенаты я опущу, нет в ней ничего интересного и достойного внимания. К моменту нашего возвращения Николай Григорьевич уже спал, и нужно было постараться не нашуметь. Гомер моих намерений не разделял, говорил громко и двигался неаккуратно, но вдвоем с Натальей нам кое-как удалось запихнуть его под одеяло, не разбудив Старого Хозяина.

Вот и кончился этот безразмерный сдвоенный день.

Я приняла душ, впустила блюстителя режима Патрика, приткнулась темечком ему под брюшко и попыталась уснуть. Получалось плохо. Перед глазами стояли купюры, зелененькие такие, по сто, пятьдесят и двадцать долларов. Мне кажется, я знаю "в лицо" каждую из них. Вот этими, по двадцать, мне заплатили зарплату в тот месяц, когда у Патрика был дисбактериоз и я каждый день засовывала ему в попку свечи, а в пасть - таблетки, причем сопровождалось это тугим спеленыванием жалкого, но активного тельца, норовящего вырваться из моих рук, и насильственным пропихиванием горькой таблетки прямо в маленькую розовую глотку. Весь тот месяц я ходила с расцарапанными руками. А вот эту купюру в сто долларов с крохотным чернильным пятнышком мне выдали за ноябрь прошлого года, когда Николай Григорьевич решил расхвораться не на шутку, и дело уже почти дошло до госпитализации, но Старый Хозяин уперся, мол, ни в какую больницу не поеду, меня там залечат, все равно лучше Ники за мной никто ухаживать не будет и все такое. Конечно, слышать это было приятно, но я понимала, какая ответственность на меня ложится - выхаживать в домашних условиях больного, место которого в стационаре. Я делала уколы, ставила капельницы, ежедневно бегала в аптеку заправлять подушки кислородом, почти совсем не спала, боясь пропустить что-нибудь важное, какое-нибудь изменение в состоянии Главного Объекта.

А вот четыре купюры по пятьдесят долларов с идущими подряд номерами, их я получила прошлым летом, в июне. Тополиный пух. От него не было спасения, и от жары тоже, и приходилось выбирать между спасительным сквозняком, моментально наносящим маленькие светлые сугробы во все утлы и на все ковры, и чистотой в невыносимой духоте. Учитывая нездоровье Николая Григорьевича (всех остальных целыми днями не было дома, а Алена вообще после окончания учебного года уехала отдыхать на Мальту с подружкой и ее родителями), предпочтение отдавалось сквозняку, и убирать квартиру мне приходилось дважды в день.