Каждый за себя - Александра Маринина

У меня перехватило горло, на глазах выступили слезы и тихонько покатились по щекам. Хорошо, что Николай Григорьевич продолжал идти вперед и на меня не смотрел. Сколько боли и горечи было в его голосе! И сколько этой самой боли и горечи было в словах, которые он цитировал на память! Пешка, забытая в углу шахматной доски, - потрясающий образ. Она старается высоко держать голову, не показывать, как ей страшно, как она растеряна в своем непонимании, но у нее есть чувство долга и обязанности солдата, и она готова выполнять их до конца, даже ценой жертвы, ценой собственной жизни.

И она не подозревает, что ни ее жертва, ни ее жизнь уже никому не нужны, потому что короли договорились, все поделили и давно попивают терпкое вино, закусывая фруктами и ведя дружескую деловую беседу. Битва окончена, но короли об этом знают, а пешки - нет, пешки продолжают сражаться, истекая кровью, потому что о них все забыли.

Чем ярче прорисовывалась в моем воображении картинка, обрастая деталями, тем сильнее текли слезы, тем больше сжималось сердце и тем хуже я видела тротуар у себя под ногами. Инстинктивно я ухватила Николая Григорьевича под руку, чтобы не споткнуться.

- Вы все поняли, - негромко проговорил он, по-прежнему не поворачиваясь ко мне. - Поэтому вы и плачете. Теперь вы понимаете, почему я люблю этого писателя и перечитываю его книги?

- Понимаю, - выговорила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

- Перес-Реверте, видно, очень много думал о судьбах людей, по тем или иным причинам выкинутых из жизни, - продолжал Старый Хозяин. - По старости ли, или в связи со сменой власти, или идеологии, или моды, но они оказываются выкинутыми, исключенными, забытыми. Ненужными. Вот послушайте еще, Ника. Это уже из другой книги, из "Учителя фехтования": "Самое прекрасное таится именно в том, что остальные считают устаревшим… Не кажется ли вам, что сохранить верность свергнутому монарху достойнее, чем присягнуть взошедшему на трон?" Перес-Реверте пишет об Испании, но на самом деле оказывается, что он пишет о нас. О нашем поколении в эпоху перемен. Ну, вы уже не плачете?

- Нет. Все в порядке.

Я осторожно выдернула руку из-под его локтя. В моем понимании Главного Объекта произошли уточняющие перемены. Дело не только в том, что он не принял новую жизнь со всеми ее проявлениями, но и в том, что эта жизнь не приняла его самого, отвергла, забыла, задвинула в дальний угол шахматной доски и бросила там на произвол судьбы. Он-то готов был жизнь положить на алтарь служения Родине, да только Родине его жизнь и не нужна вовсе, кому нужен старый хлам, далекий от современных требований мобильности и компьютерной грамотности, при этом еще и нагруженный устаревшей идеологией?

Я так погрузилась в мысли о Николае Григорьевиче как олицетворении всех пешек, забытых на шахматных досках, что даже некоторое время не думала о шантажисте и о звонке Никотину. К счастью, сегодня Старый Хозяин не собирался гулять, как обычно, три часа, он ограничился всего лишь походом в книжный магазин. Вернувшись домой, он попросил сделать ему чай и гренки с сыром, потом Мадам затеялась наводить красоту и велела мне приготовить ей для компресса отвар ромашки и череды, потом Кассандру вырвало прямо на бежевый ковер, и пришлось замывать и зачищать рыжевато-коричневое пятно. Наконец все разошлись: Николай Григорьевич - в свою комнату с книгой, Наталья - в спальню с компрессами. Можно было позвонить.

- Есть новости, - спокойно, даже как-то равнодушно сообщил Назар Захарович.

- Хорошие? - спросила я с замиранием сердца.

- Неплохие. Очень даже неплохие. Не хочешь сегодня полечиться, капельницу поставить?

- Хочу. Когда и где?

- Боюсь показаться банальным, но пока еще довольно холодно, чтобы гулять с женщиной по улицам, а тем более с такой красавицей, как ты, - задребезжал он своим неповторимым смешком. - Ты не возражаешь пообедать со мной? Я приглашаю, - тут же добавил он, вспомнив, очевидно, мои финансовые резоны для отказа.

- Хорошо. Только где-нибудь, где попроще, ладно? - попросила я.

- Бережешь мой карман? - усмехнулся Никотин.

- Нет, боюсь, что не смогу соответствовать в смысле внешнего вида, - отпарировала я. - Одета я бедновато.

Он велел мне через час приехать на "Красные Ворота". Наталья, выслушав сквозь три слоя марлевых салфеток, смоченных в горячем отваре, мою просьбу отпустить меня для прохождения медицинских процедур, вяло махнула рукой, что означало милостивое согласие. На всякий случай я сделала полную перестановку в холодильнике, составив все диетпитание на одну полку и снабдив каждую емкость приклеивающейся бумажкой с четкой надписью: что это такое, из чего приготовлено и кому предназначено. И пусть только попробуют перепутать, уроды!

Трясясь в вагоне метро, я глянула на себя в темное стекло и внезапно подумала: "Кадырова, тебе не кажется, что ты едешь на свидание?" Мысль показалась мне дурацкой, и, как всякая дурацкая мысль, она потянула за собой следующую, еще более нелепую. А что, если очаровать старого Никотина, женить его на себе, получить московскую прописку, крышу над головой, сменить паспорт и уйти работать врачом? И покончить со всеми этими пьяными Гомерами, изменяющими мужу Натальями, высокомерными Аленами, бестактными Денисами и требующими постоянного присмотра Главными Объектами? Покончить со всей этой тягомотиной, с ролью жалкой бесправной приживалки, с подъемами в половине шестого утра независимо от дня недели, потому что Николай Григорьевич в любой день встает в шесть, и к этому времени я должна быть умыта, одета и готова принести ему утренний чай с булочками. Покончить с экономией на всем, вплоть до колготок, которые я, как в старые добрые времена, снова ношу зашитыми, а не выбрасываю. Конечно, я не буду при Никотине купаться в роскоши, об этом и речи нет, но мне не нужны его деньги, мне нужен официальный статус и нормальные документы, с которыми можно жить и работать в Москве. А на еду и шпильки я себе как-нибудь заработаю. И плюнуть на шантажиста, пусть себе достает Наталью, пусть присылает свои фотографии Гомеру, Денису, Алене или даже Николаю Григорьевичу, пусть будет скандал, пусть Николай Григорьевич…, ну и пусть, мне больше не нужна будет эта работа.

А на накопленные и сохраненные деньги я лучше сделаю что-нибудь полезное для себя и Никотина, например, ремонт в его квартире. Впрочем, с чего я взяла, что его квартира нуждается в ремонте? Я ведь ее даже не видела.

Ну, не ремонт, так машину ему купим, пусть поездит на старости лет.

Мысль и впрямь оказалась настолько отвратительной и нелепой, что мне стало не по себе. Но нелепые, а особенно дурацкие мысли имеют одну особенность: они приходят в голову ни с того ни с сего и покидать ее не хотят - хоть ты тресни. То ли дело мысль умная или даже гениальная! Она-то приходит только после долгих раздумий и расчетов, после мучительных бессонных ночей и множества отработанных и отброшенных менее гениальных мыслей. И что самое обидное, если эту умную мысль вовремя не заметить и не поймать, она тут же убежит, скроется и спрячется так, что замаешься искать.

А вот нелепые мысли приходят сами, устраиваются в голове надолго, основательно и даже начинают плодиться-размножаться.

Выйти замуж по расчету за человека на двадцать лет старше - гадко. Это даже не обсуждается. Но что же делать, если другого выхода нет? Врешь ты все, Кадырова, нет безвыходных ситуаций, есть неприятные решения, ты отлично это знаешь.

Дядя Назар на этот раз припоздал минут на семь, но я не обиделась. Наоборот, я даже обрадовалась, выйдя из метро и увидев, что его еще нет. Мне нужно было время, чтобы успеть прогнать мерзкие мысли. А они никак не прогонялись, сидели в голове уютненько и пускали корни.

Мы пошли по Садовому кольцу, и Никотин привел меня в маленький итальянский ресторанчик вполне демократического вида, однако при взгляде на указанные в меню цены я поняла, что демократизм здесь распространяется только на интерьер. Ну дает Назар Захарович!

Прямо- таки сорит деньгами. Впрочем, я, наверное, напрасно удивляюсь, если во всех вузах преподаватели берут деньги за хорошие оценки, то почему в милицейском вузе этого не может быть? Наверняка есть.

А Никотин, ехидина, томил меня, ничего не рассказывал, отговаривался тем, что голоден и вообще серьезные разговоры на ходу не ведет. Но глаза его сверкали, и я подумала, что сегодня он взял с собой взгляд не Рутгера Хауэра, а Филипа Нуаре. О моем деле он заговорил только после того, как выпил бокал пива и закусил чесночным хлебом.

- Я думаю, Ника, что тебе завтра никто звонить не будет, - начал он неторопливо.

- Они его нашли?

- Почти. Все оказалось так, как я и предполагал. И на самом деле даже проще.

- В каком смысле проще? - не поняла я.

- В том смысле, что схема оказалась именно той, какую я и подозревал, но факты удалось установить быстрее, следовательно, денег от тебя потребуется меньше.