Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Владимир Борисович Айзенштадт

Шихматова»[167].

Литературная деятельность Кюхельбекера имела главным образом теоретическое значение. Художественная его практика неизменно, начиная с Лицея, служила мишенью для насмешек, не всегда справедливых: кое-что из «попыток» Кюхельбекера вошло в литературу (так, он первый употребил в трагедии белый пятистопный ямб, которым написан пушкинский «Борис Годунов»). Большой интерес представляет и дневник Кюхельбекера.

Пушкин в 1830-х годах помог публикации нескольких произведений Кюхельбекера.

А еще в лицейские годы он так обращался к другу:

…Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,

При мирных ли брегах родимого ручья,

Святому братству верен я.

И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?)

Пусть будут счастливы все, все твои друзья!

«Разлука», 1817.

Удивительна судьба Кюхельбекера, созданного, по меткому выражению Баратынского, «для любви к славе и для несчастия».

Вот такие замечательные учителя преподавали М. И. Глинке основные предметы. А что с музыкой? В своих «Записках» он пишет, что в мезонине того же дома, куда поместил его отец, нашлось место и для фортепиано. По установившимся правилам, родителям воспитанников разрешалось брать учителей «игры на фортепьянах». «По приезде в Петербург, – писал Глинка в своих «Записках», – я учился играть на фортепиано у знаменитого Фильда и, к сожалению, взял у него только три урока, ибо он уехал в Москву».

Другие два учителя не удовлетворили Глинку, и он пишет, что «взял в учителя Карла Мейера, который со временем сделался моим приятелем; он более других содействовал развитию моего музыкального таланта… На скрипке шло не так удачно. Хотя учитель мой, первый концертист Бём, играл верно и отчетливо, однако не имел дара передавать другим своих знаний… Несмотря на то что я мало успевал, я уже мог играть в оркестре дяди. В 1819, 1820 и 1821 годах во время вакаций я посещал родителей. Оркестр дяди усовершенствовался и увеличился несколькими мальчиками, которых отец отдал учиться, чтобы иметь собственную музыку» [с. 15].

Здесь самое время оглянуться в раннее детство Михаила Ивановича Глинки. Село Новоспасское было для него родовым имением. Здесь он родился, здесь прошло его детство, сюда приезжал он после долгих путешествий.

О появлении на свет в семье капитана в отставке Ивана Николаевича Глинки сына Михаила 20 мая 1804 года оповестил колокол. И колокольный звон привлекал Глинку с раннего детства. Вот еще выдержка из его «Записок»: «Музыкальная способность выражалась в это время [речь идет о возрасте до шести лет] страстию к колокольному звону (трезвону); я жадно вслушивался в эти резкие звуки и умел на двух медных тазах ловко подражать звонарям. В случае болезни приносили малые колокола в комнаты для моей забавы». К 8 годам он «с прежнею жадностию вслушивался в колокольный звон, отличал перезвон каждой церкви и усердно подражал ему на медных тазах», но расценивает он это почему-то, как еще недостаточно развитое музыкальное чувство, остававшееся «в неразвитом и грубом состоянии».

Новоспасское – одно из живописных мест среднерусской равнины, окруженное в годы рождения Глинки лесами. Шум леса, пение птиц и колокольный звон – вот что составляло звуковой фон его детства. Ведь звуки – это одна из врожденных форм контакта человека с внешним миром. Таких форм много, и у разных людей они находятся в разных соотношениях. А маленький Глинка к звукам был особенно чуток. По рассказу матери, после первого крика новорожденного под самым окном ее спальни, в густом дереве, раздался звонкий голос соловья. Впоследствии, когда его отец бывал недоволен тем, что Михаил оставил службу и занимается музыкой, он часто говаривал: «Недаром соловей запел у окна при его рождении, вот и вышел скоморох». А было еще и пение няни, и оркестр дяди…

В восьми верстах от Новоспасского находилось село Шмаково, принадлежавшее старшему брату и опекуну его матери, Афанасию Андреевичу Глинке (родители Глинки были родственниками и еще до супружества носили одну фамилию). У Афанасия Андреевича был замечательный крепостной оркестр, который приглашался всегда, когда в доме собиралось много гостей. «Музыканты оставались несколько дней, – вспоминал Глинка, – и когда танцы за отъездом гостей прекращались, играли, бывало, разные пьесы… Когда играли для танцев… я брал в руки скрипку или маленькую флейту (piccolo) и подделывался под оркестр… Во время ужина обыкновенно играли русские песни… – эти грустно-нежные, но вполне доступные для меня звуки мне чрезвычайно нравились и, может быть, эти песни, слышанные мною в ребячестве, были первою причиною того, что впоследствии я стал разрабатывать народную русскую музыку» [с. 10].

Усадебный дом в селе Новоспасском

Когда Афанасий Андреевич приехал в Петербург и поселился на Знаменской в доме Энгельгардта, то Глинка из пансиона переехал жить к нему. В пансионе же он в последний год почти и не бывал. Да и сам Благородный пансион, ставший к тому времени Благородным пансионом при Петербургском университете в связи с преобразованием Главного педагогического института в университет, переехал с Фонтанки в Роты Семеновского полка.

В первые годы обучения Глинка получал на экзаменах похвальные листы и другие награды. Из пансиона он был выпущен вторым, однако сам он в «Записках» признает, что получилось это «отчасти за прежние заслуги, отчасти от ловких моих уверток», в последние годы ученичества его все больше и больше захватывала музыка.

Интересные воспоминания о музыкальных занятиях Глинки приводит его соученик по Благородному пансиону Николай Александрович Мельгунов: «В пансионе он постоянно занимался музыкой, на скрипке у Бёма, на фортепиано у Майера… В это время, когда два знаменитых артиста посвящали его во все таинства исполнения, он… в длинные зимние ночи, в летние петербургские сумерки, так памятные каждому, кто хотя раз наслаждался их вдохновительной, полярной поэзией, и тогда, после сухих репетиций… он предавался полету свободной импровизации, отдыхая за нею от головоломных занятий, от забот ученических. В этих звуках, дрожащих восторгом, высказывал он и свои детские мечты, и свою томную грусть, и свои живые радости. Если бы кто видел его, сидящего в летнюю лунную ночь у окна с географией Арсеньева или с любимым Кювье в руках, если б видел, как он сводит глаза с книги на месяц, с месяца на книгу, тот верно бы сказал: „Это прилежный, рачительный ученик, но науки – не его назначение, он рожден быть художником“»[168].

Глинка очень высоко ценил своего учителя музыки Карла Мейера, но никогда не забывал впечатления, оставшегося у него от игры Фильда. «Хотя я слышал его много раз, – писал он в своих