Иван - Александр Ванярх

Обычный в это время дождь, вначале мелкими капельками, застучал в окна, а потом, постепенно усиливаясь, перерос в сплошной холодный осенний ливень. Сразу стих ветер и только довольно крупные капли почти сплошным потоком хлестали по крыше и с однотонным шумом стекали по водосточной трубе, громко зазвенев сначала по пустой бочке, а потом забулькав в мутной воде. Наконец-то все становилось на свои места. Осень — так уж непременно с дождем и грязью. В эту пору на Дону так развозит проселочные дороги, что не пройти, не проехать. А начинается все с дождя, долгого, нудного, мелкого, холодного, редко когда осенний дождь, как сейчас, переходит в ливень, в большинстве своем сыплет мелкими и колючими каплями. А в эту ночь он начался как-то робко, нерешительно, а потом, словно почувствовав безнаказанность, полил мощным бесконечным потоком.

Глава тринадцатая

Тихим, теплым, ласковым осенним вечером, когда в Крыму, не дождавшись своевременной уборки, лопаются и с первым же мало-мальски заметным ветерком с шорохом и треском падают на землю грецкие орехи, на громадной, когда-то пахнущей только что обструганными досками, а сейчас уже изрядно обветшавшей и нещадно скрипевшей полупрогнившими полами веранде, за дубовым, широким и длинным старинным столом, укутанным новой полубархатной скатертью, на которой были выставлены всякие деликатесы и напитки, сидели Софья Ивановна, ее сосед Николай Николаевич, внук Владимир Николаевич, его жена и дети и только что приехавший, еще не освоившийся и не отдохнувший наследственный хозяин дома, теперь с новой фамилией и отчеством: Иван Егорович Исаев. Софья Ивановна сияла. Еще бы, одна и одна, и вдруг сразу столько родственников! Окруженная вниманием и заботой, раскрасневшаяся не столько от выпитого сухого вина, сколько от возбуждения и радости, она ласково улыбалась, всем существом своим, показывая, как она довольна и счастлива.

— Спасибо вам, милые, спасибо вам, родненькие, не дали умереть старухе в одиночестве, видно, Господь Бог услышал мои молитвы.

А когда стало совсем темно, и зажгли свет, Наталья Ивановна строго сказала детям:

— Люба, Сережа, скажите бабулечке «спокойной ночи» и пойдемте, я вас уложу.

— Нет, нет, уж вы позвольте мне это сделать, — засуетилась Софья Ивановна, и, обняв детей за худенькие плечи, ласково увела их в дом.

Ушел и Николай Николаевич, сказав: «Отдыхать вам надобно с дороги. Спасибо за хлеб-соль, еще увидимся. Ванятка еле сидит, измаялся, бедный». А Наталья Ивановна все же пошла в дом помогать Софье Ивановне, и за притихшим громадным столом остались двое, сутки назад совсем не известные друг другу люди — Владимир и Иван.

— Как ты смотришь, если мы переночуем в машине, места для двоих там хватит, заодно и поговорим, — предложил Владимир.

— Я согласен, — улыбнулся Иван, — тем более что мне ваша машина нравится.

— Ну и добро, может, еще по стопочке?

— Да нет, я не любитель спиртного, а этого тем более, — указал он на предложенную Владимиром пачку сигарет.

— Уж больно ты положительный, Ванятка! Обычно вначале это кажется подозрительным.

— Как вам сказать, просто дурных примеров вокруг не было, хорошие люди окружали.

— А ты драться-то умеешь?

— Умею, в секции занимался, даже разряд есть.

— И что — приходилось применять знания?

— К счастью — нет, хотя обстановка такая была. Но меня опередили.

— Это как же?

— Просто бабахнули из АК — и все приемы.

— И что, сильно?

— Да нет, вот, сединой отделался, — и Иван показал на висок.

— Это хорошо, если так, бывает хуже.

— Как бывает, я тоже знаю, к сожалению.

— Ну ладно, поговорим еще, а сейчас давай уберем со стола, помоем посуду — у нас в семье такой закон.

— И у нас тоже, — с готовностью встал из-за стола Иван.

Тихий, заросший садами небольшой городок Старый Крым не отличался бурной ночной жизнью: не было тут ни шумных баров, ни кафе и ресторанов, да и молодежь была какая-то степенная, полудеревенская. Люди, жившие в большинстве своем в частных домах, почти все знали друг друга — то ли по учебе, то ли по работе, а посему вели себя скромно. Как только сгущались сумерки, городок затихал, казалось, что засыпало все, только нет-нет, да и зашуршит листвою в орешниках ветерок и полетит вниз созревший плод.

Один из них так ударил по крыше машины, что Иван, уже было уснувший, поднялся, вначале соображая, где он находится.

— Не волнуйся, я на крышу картон положил, днем пару раз-таки по краске стукнуло, — сказал Владимир, видимо, еще не спавший.

— А я задремал, кажись.

— Я тоже пытаюсь, но когда часов десять за рулем посижу, потом наоборот — долго уснуть не могу, привычка давняя.

— А, правда, что вы разведчиком были?

— Правда, Ваня, хотя поступили со мной не совсем честно. Мальчишкой еще предложили, война шла полным ходом, могли бы убить в два счета и никто не искал бы, потому как о том, куда и зачем я шел, знали только три человека.

— И долго вы работали? И если не тайна, то в какой стране?

— Какая там тайна, сейчас я рассекреченный, а работал в Англии и долго, почти двадцать восемь лет.

— Да, а я вот как-то ни к чему пристрастия не имею. И в школе учился хорошо, и вроде бы все давалось легко, а вот не было у меня желания к чему-то определенному. Правда, был у нас сержант в учебке, парашютным спортом на гражданке занимался — так он рассказывал о парашютах так, что мне даже во сне часто сниться стало, как я проваливаюсь в бездну. А вот попробовать не пришлось.

— Зато тут это все можно очень быстро наверстать. Рядом Феодосия, хочешь, мигом устрою?

— Как-то даже не знаю, мне на работу надо, прописаться — проблем хоть отбавляй.

— Не переживай, у меня отпуск длинный, все уладим, вот в этом есть бесспорные преимущества бывшего разведчика. А потом я все-таки как-никак, а полковник. Вот ты армию кем закончил?

— Старшиной уволился.

— Ого, значит, служил классно!

— По — всякому было, в основном нормально. А вы о работе в разведке хотя бы самую малость рассказать можете?

— А как же насчет спать?

— Что-то уже расхотелось, притом обстановка: ночь, тишина, ясное небо, светит луна.

— Да ты прямо как поэт, стихи не писал?

— Писать вообще не люблю, читать и слушать — это совсем другое.

— Ладно, я что-то тоже спать не хочу, а ночи уже длинные стали, если хочешь — слушай. 1943 год, немцы отступают по всем фронтам, не за горами освобождение Крыма. И вот…

Глава четырнадцатая

Давно уже выпал снег и крепчали морозы, когда, наконец, Яков Иванович получил квартиру в Красноярске. Квартира была как квартира, трехкомнатная, на третьем этаже девятиэтажного дома. Вначале съездили «налегке», с несколькими чемоданами, поменяли замки, обили двери, прописались. На все это ушла неделя. Вернулись на Чулым. Прошла еще неделя, и вот сегодня, в этот пасмурный, неприветливый день собралась семья Якова Ивановича Сердюченко переезжать в город. Вроде бы обстановка складывалась так, что радоваться надо было, но на кого ни глянь, всюду озабоченные и грустные лица. Виктор Иванович всячески помогал брату и в загрузке, и в отправке контейнера, сколачивали ящики, несколько раз отвозили их на станцию. Анастасия Макаровна помогала Надежде Павловне. И только Людмила сидела, запершись в соседней комнате, будто ее это совсем не касалось.

— Люда, может, хватит, уже собираться надо, в двадцать два тридцать поезд, а еще не все вещи уложены, а надо еще поужинать на прощание. Ты что молчишь? — громко спросила в закрытую дверь Надежда Павловна.

В соседней комнате тихо, даже слышно как на письменном столе стучит маленький будильник.

— Люда! — уже закричала Надежда Павловна. — Ты что, оглохла? Открой дверь!

Грохнула, как выстрел, защелка, дверь приоткрылась, и Надежда Павловна увидела стоявшую посреди комнаты Люду. В простеньком ситцевом платье-сарафане, в тапочках на босу ногу, она выглядела буднично и обычно, только вспухшие веки и покрасневшие глаза выдавали ее внутреннее состояние.

— Ты что, Людмила, неужто не понимаешь — ехать надо! — уже почти виновато сказала дочери мать.

— «Понимаешь», «понимаешь», — заговорила, всхлипывая, девочка. — А меня-то вы чего ж не поймете, прямо все и позабыли, что ли? А мне как же — надвое разорваться? Ведь сердце мое тут остается…

И она совсем разревелась.

— Да ты успокойся, возьми себя в руки; Ванька-то тебе вроде бы и повода не давал, ну не люба ты ему, что ж тут не понять-то? — гладила мать ее по голове. — Ты посмотри на себя в зеркало — и личико что надо, и коса золоченная, и станом, как царевна. Я и сама не заметила, как ты в красавицу превратилась. Чего же убиваться то?

— Что ты все «Ванятка, Ванятка»! Может, я просто не хочу никуда больше ехать. Надоели чемоданы, рюкзаки, поезда, самолеты! — говорила, продолжая всхлипывать, Людмила. — Может, назло Ивану я и хочу тут остаться!