Король на краю света - Артур Филлипс

беседуя с пожилым мужчиной, который был на голову выше. Тэтчер выпрямился и посмотрел вслед удаляющейся паре: король смотрел снизу вверх на своего сутулого и худого как щепка советника, чья борода была похожа на лишайник, карабкающийся по камням там, где таковые преобладают в пейзаже. Яков великодушно запрокинул голову, прислушиваясь к тихим репликам собеседника. Король казался довольно молодым человеком, еще не достигшим морозных, одиноких высот сорокалетия. Но он был так же обеспокоен шотландским холодом, как и Тэтчер, и указал подбородком на мальчика, держащего меховую накидку, которую вскоре опустили на королевские плечи. Тэтчер опытным взглядом подметил хромоту Якова — или некое подобие хромоты, этакую замедленность королевской походки из-за дискомфорта, вызванного обыкновенной ходьбой. Господь сделал Якова королем, но отказал помазаннику в естественной легкости, которую даровал многим людям низшего сословия.

Яков был третьим властелином доктора. Бог направил Тэтчера на такой странный путь, по которому мало кто когда-либо ступал. Кем был Мэтью Тэтчер, чтобы путешествовать среди королей и королев? Вот он стоял в очередном дворце, имея возможность наблюдать за еще одним человеком, помещенным высоко над всеми остальными. Он жил при трех королевских дворах. Переход от великого к убогому, от надежного к никчемному был подобен прыжкам, уводящим все дальше от Рая.

Он обдумал миссию, порученную Дэвидом Леверетом: не привела ли судьба к ее завершению? Возможно, он уже случайно нашел честный ответ: возможно, поведение короля с блондином в лесу доказывало, что Яков был католиком или протестантом? Он скажет карлику Гидеону, чтобы тот передал эту новость Леверету. Если близость мужчин, которые считали себя незамеченными, позволяла поставить окончательный диагноз, Тэтчер сможет покинуть Эдинбург. Он уедет из Шотландии. Он вернется в Морсби, если барон примет его обратно.

Остальное из предложенного Леверетом было невозможным, ложным, и Тэтчеру несдобровать, если он позволит себе поверить в иное. Было жестоко даже намекать на что-то в этом духе.

Два дня спустя Тэтчер проснулся до восхода солнца, и это было его двадцать третье утро на деревянной кровати в маленьком чулане Эдинбургского замка.

— Сегодня утром, доктор, ждите в Зале аудиенций, — сказал мальчик, в двенадцатый раз посланный управляющим дворца, который сообщил Тэтчеру еще по прибытии и после прочтения письма от барона Морсби, что пришлет слугу за ним утром, для представления. Одиннадцать раз доктор готовился, его вели в приемную и просили подождать. Одиннадцать раз его выводили оттуда только для того, чтобы без всяких объяснений вернуть в собственную комнату.

В двенадцатый раз, этим двадцать третьим утром, доктор снова прождал несколько часов в той же маленькой приемной, украшенной только портретом матери короля, Марии. Паж рассказал ему, кто позировал художнику, но обошелся без подробностей. В аналогичной комнате при дворе Елизаветы было бы десять картин, а при дворе Мурада (теперь при дворе Мехмеда, поправил он себя) — шторы, диваны, миски с едой, графины со сладкой водой, окна, выходящие в сады, фонтаны, музыка; еще там было бы тепло. Но сегодня, в кирпичной комнате с плохо застекленным окном, под нарисованным взглядом женщины, которая собиралась убить Елизавету, но лишилась головы, Мэтью Тэтчер прождал еще несколько часов; его мысли, сообразно привычке и силе духа, были сосредоточены на формулах и значении трав, организованных по странам происхождения, страницы из трудов Авиценны легко приходили в голову и прокручивались в памяти:

— Котовник, каламус, окалина, квасцы жженые, нивяник…

Он мог мысленно воспроизвести страницы на арабском, латыни или английском языках.

— Мацис, адиантум, алтей…

Знания сияли внутри него, озаряя мрачную комнату и портрет кровожадной королевы:

— Виды грибов (сапрофиты, паразиты, не патогенные, условно-патогенные, патогенные), произрастающих в различных почвах или на ландшафтах…{62}.

Он смог запомнить эти страницы более тридцати лет назад, прочитав их немногим больше одного раза, и ни одно слово не было потеряно! Он начал повторять про себя названия смесей первой ступени materia medica… но осекся: понял, что воображает, будто учит этому списку своего сына. И произносит слова вслух.

Тэтчер начал заново, уставившись на портрет Марии, чтобы изгнать из головы образ сына, теперь стараясь не шуметь, и вскоре поток его мыслей хлынул в сторону миссии, детали которой он репетировал снова и снова, опасаясь, что они ускользнут из памяти именно в тот момент, когда он в них будет нуждаться: «Мастер Леверет требует во имя безопасности своей страны моего свидетельства под присягой, содержащего любые неоспоримые доказательства того, протестант ли Яков или католик. Такие эмпирические доказательства могут включать в себя сотворение крестного знамения, требование тайного осуществления латинской мессы, исповедь, поднятие Тела Христова над головой священника во время богослужения, наличие распятий в королевской часовне и гардероб священника, включающий ризу, а не просто мантию или стихарь. Кресты, фрески, облачения, папские книги, святая вода, кадила — все это должно было быть подсчитано, занесено в каталог и увидено в использовании самим королем».

Какой-то шум за окном. Доктор Тэтчер встал и забрался на стул с торчащими из сиденья пучками пожелтевшего конского волоса, решив посмотреть, что происходит внизу. Он увидел, как стражники открыли ворота для группы из двадцати всадников, в центре которой ехал, ощущая себя куда увереннее, чем при ходьбе, тот самый хрупкий молодой человек, король Шотландии. Отряд — у каждого на груди был черный завиток, обрамленный золотом, королевский символ — выехал по мосту на дорогу. Тэтчер, наблюдая с высоты, понял, что Яков VI уехал на охоту или в другой дворец, расположенный в миле отсюда. Доктору предстояло вечно ждать в этой темной комнате с голыми стенами, в компании с суровой Марией, королевой Шотландии.

Все, что требовалось от Елизаветы — заставить себя полюбить мужчину или, еще проще, пусть бы она просто позволила мужчине жениться, покрыть ее, зачать ребенка. Если бы это произошло, то Тэтчер, по крайней мере, лежал бы сегодня вечером в Морсби-Холле. Но отец Елизаветы отрубил голову матери Елизаветы за ее сексуальную неверность, и, возможно, это был момент, после которого их дочь раз и навсегда перестала доверять мужчинам. Возможно, именно тогда жизнь Мэтью Тэтчера (которая еще даже не началась в Бейруте) оказалась написана до конца на крошечном клочке гористой земли под названием Шотландия.

Слишком чистосердечный в молодости, слишком верный обетам, которые давал тем, кого не заботила верность, если она относилась не к их собственной персоне, — он мог начать думать о себе вот так, составлять перечень жалоб и готовить обвинительный акт против всех, кто причинил ему боль, но это было как-то слишком по-доброму в свой собственный адрес. Нет, в глубине души Мэтью Тэтчер был