Пиар по-старорусски - Михаил Фёдоров

Песец вдохнул пары масла и что-то закричал. Что-то непонятное, но, без сомнения, очень страшное и волшебное. После этого он стал бегать по кругу, пританцовывая и произнося какие-то заклятия на волшебном языке. Глаза его постепенно потеряли осмысленное выражение, зрачки расширились и заняли то место, где раньше была радужная оболочка. От этого взгляд шамана стал каким-то неестественным. Как будто он надел страшную маску сказочного чудовища – не человека и не животного. Внезапно он повернул к Филиппу своё раскрасневшееся лицо и, тряся остатками волос, громко сказал, вперив в него страшный и притягательный взгляд:

– Пошли со мной, Филя. Одному мне не пройти, силы ты у меня отнял. Теперь сам помогать будешь.

Филипп поднялся как будто против своей воли и встал в круг к шаману. Он был словно цыплёнок перед удавом, совсем безволен и беспомощен. Теперь они ходили по кругу вдвоём, одинаково пританцовывая и даже вроде произнося одинаковые слова. Песец бросил в огонь пучок мха, тот вспыхнул, как сарацинский лён, и тут же угас. Дров в очаг больше не подкидывали, но он каким-то непостижимым образом продолжал гореть. Песец поочерёдно бросил в волшебный огонь кусок копчёного сала, бобровую струю – маленький тёмный комочек, похожий на воск, одну из трёх волосинок Лушки-замарашки и в завершение – щепотку толчёного изумруда, который при измельчении утратил свой красивый зелёный цвет и стал похож на невзрачный серо-бурый порошок. Пламя плясало, пело и, казалось, радовалось каждому подношению.

– Вижу, вижу вход, – кричал Песец, – Филя, иди за мной.

В центре комнаты воздух сгустился, потемнел, появился небольшой смерч.

– Пошли, Филя, пошли, – забормотал Песец, – пока вход не закрылся.

Филипп зябко поёжился, оцепенение немного отпустило его:

– Да-а-а. А обратно как? Вдруг он не откроется – так там навечно и оставаться?

– Вернёмся обратно, не бойся. Людям в нижнем мире делать нечего, чужой он для них. Да пошли, пока не поздно, едрить твою через коромысло!!!

Песец тщательно запоминал самые замысловатые новоградские ругательства и применял их где ни попадя.

Взбешённый от того, что Филипп медлит, Песец схватил его за рубаху и силой втащил в центр смерча. Филипп не сопротивлялся. От необычности увиденного он снова растерялся и оцепенел, поэтому тщедушному шаману удалось сделать это легко… Что-то щёлкнуло, свет на мгновение померк, а когда снова стало светло, Филипп увидел, что они уже не в тереме, а в какой-то незнакомой местности. Редколесье, небольшое болотце, кустарник. Речка небольшая бежит. На земле – цветочки беленькие и жёлтенькие. Незнакомые птички чирикают, в лесу – кукушка начала было кому-то года отсчитывать, да, споткнувшись, замолкла на половинке «ку». «Не по мне ли счёт, – испуганно подумал Филипп, – чур меня, Господи Исусе, не дай пропасть рабу твоему». Он сначала перекрестился, а потом на всякий случай сложил за спиной кукиш.

Песец между тем, наскоро осмотревшись, нашёл тропинку, которая вела куда-то в глубь редкого леса.

– Пошли, Филя. Потом кукушку считать будешь. Не про тебя она.

«Вот же чёртов шаман, – подумал Филипп, – мысли читает, что ли?»

Песец только громко рассмеялся.

– Пошли, Филя, времени у нас с тобой мало. Надо нужных духов найти да уговорить их болезнь на Докуку наслать.

– А как уговаривать будем?

– А для чего ты волшебный состав покупал? Одну треть его мы потратили, чтобы в нижний мир попасть. Вот это всё вокруг – и есть нижний мир. Ещё одна треть – чтобы выйти отсюда. Остальное – заплатить духам за болезни для Докуки.

– Это что, мы им волосами да розовым маслом платить будем? Тьфу ты, а если бы всё было, как задумывали – мы бы им олений навоз предложили, что ли?

– В нижнем мире всё кажется не таким, какое оно есть на самом деле. И плата, которую мы будем предлагать, – это только в твоём мире это масло или сало. Здесь это – совсем другие вещи. Очень ценные. Тебе этого не понять, ты не шаман. Пошли, не будем болтать, время для нас сейчас дороже всего.

Они зашагали по тропинке. Впереди Песец, за ним – Филипп. Тропинка вилась между чахлых елей и берёз, наконец вышла на поляну, посреди которой стоял большой камень.

– Бел-горюч камень Алатырь, – прошептал Песец, – это по-вашему, а у нас его оленным камнем кличут. Волшебный очень.

С поляны в разные стороны уходили ещё три тропинки. У камня лежали кости каких-то животных, стояло несколько кожаных туесков с тёмной жидкостью. Ветки ближайших деревьев и кустов были увешаны матерчатыми и кожаными ленточками. А на камне сидел небольшого росточка человечек и болтал ногами. Глаза у него были бледно-голубые. Светлые-светлые, почти белые.

– Сиртя, он духов пасёт, – сказал Песец, – поклонись с почтением, но без униженности.

И изо всей силы так пихнул Филиппа в бок, что тот ойкнул и сложился чуть не пополам.

– Молодец, – одобрил Песец и сам склонил свою недостриженную голову перед невеличкой.

– Привет, сиртя, – сказал он, – а я к тебе по делу.

Малыш посмотрел на него насмешливо и продолжал сидеть, молча качая ногой. Слегка уязвлённый, Песец продолжил:

– Знаю я, что ты всеми духами запросто командуешь.

Сиртя продолжал молчать. Песец решил продолжить без околичностей, времени мало же.

– Надо мне на одного человека болезнь навести. Сильную болезнь, страшную.

Сиртя посмотрел на него заинтересованно.

– Я порядок знаю, – продолжил Песец, – плату принёс хорошую.

– Показывай, – наконец снизошёл сиртя.

– Вот, – разложил перед ним шаман, – пятилетний дубовый мох, копчёное сало, бобровая струя, толчёный изумруд, розовое масло. Это из среднего мира. Ну как – оценил?

– Ничего не забыл? – насмешливо спросил сиртя.

Песец сокрушённо вздохнул и вытащил чистенькую тряпицу, в которую он по-хозяйски бережливо завернул Лушкин волос.

– Это другое дело, – сказал обрадованный малыш, – а то заталдычил – «бобровая струя, бобровая струя»! Ещё бы свою собственную струю предложил. Давай сюда. Кого болеть будем?

– Человека зовут Михайло Докука. Боярин он в Господине Великом Новограде.

– Знаю, бывал. Славный городишко. А как его болезнью огорчить – совсем или чтобы потом порадовался?

– Совсем, совсем, – сказал Песец, – а то бы к тебе не обращались. Ты смотри, чтобы без ошибки было.

– Ты что – меня первый день знаешь? Если я сказал – будет болеть, значит, будет болеть. Если всё как надо собрал – не сомневайся. Ну ладно, засиделся я с вами, пойду уж.

– Иди, иди, да про дело забывать не сметь.

После того как сиртя взял плату, Песец немного осмелел и даже стал тому дерзить. Таковы законы колдовской сделки: когда плата получена, а дело ещё не сделано, то хочешь не хочешь, а терпи дерзости заказчика.

Сиртя соскочил с камня и принялся укладывать полученную от Хитрого Песца плату в мешок. А шаман стал поторапливать Филиппа:

– Возвращаемся. Времени почти не осталось. Если хоть минутку просрочим, останемся здесь навсегда, а это нельзя. Не людской это мир.

– Ты же говорил – нам здесь никак нельзя остаться. Что всё равно вернёмся! Врал, что ли?

– Э-э-э! Врал – не врал, какая сейчас разница. Сейчас бежать надо быстро-быстро, пока смерч держится.

И первым засеменил по тропинке обратно. Филипп кинулся за ним. На бегу он оглянулся: сиртя стоял возле оленного камня, где они оставили подношение, и копался в большом мешке, который взялся неизвестно откуда. Мешок был открыт и в нём что-то позванивало и поблёскивало жёлтыми зайчиками. Опытный купец, Филипп без труда определил, что же там, в мешке: «Так вот, значит, какую бобровую струю с салом мы сирте принесли; в мешке, почитай, пудов пять золота, а то и больше».

Но эти мысли существовали как бы отдельно от Филиппа. Сейчас он был больше занят тем, чтобы не отстать от Хитрого Песца на обратном пути до Ворот. А самоед, несмотря на возраст и коротенькие ножки, оказался страсть каким резвым. Филипп еле за ним поспевал, правда, не забыв спросить (любознателен был – спасу нет!):

– А кто такие эти сиртя?

– Потом скажу. Бежим скорее, если хочешь дома оказаться.

И припустился ещё быстрее, делая такие длиннющие прыжки, какие по-настоящему-то никто и не может. Такие только во сне и получаются. Филипп тоже оказался страсть каким прытким: очень уж не хотелось ему остаться навеки в этом мрачноватом мирке.

Вскоре они добрались до болотца, возле которого ещё продолжал крутиться смерч. Правда, он уже почти стих, а когда умрёт совсем, дверь в средний мир закроется, и открыть её будет очень трудно, если вообще возможно. Песец на бегу шарил за пазухой, доставая все оставшиеся волшебные предметы. Подбежав, метнул в центр вихря последний пучок мха, потом, облизывая пальцы – кусочек сала, комок бобровой струи, щепотку толчёного изумруда, бросил кружку с остатками розового масла. Каждый раз вихрь становился чуть выше, шире, быстрее, но тут же уменьшался до прежнего размера. Песец недоумённо застыл – чего же ему ещё надо, прожорливому? Потом его осенило, и он достал тряпицу с последним волосом и так, не разворачивая, и бросил в середину смерча… Ветер зашумел, столб вихря вырос почти до неба. С деревьев полетели листья, испуганно закричали птицы.