Бассейн с крокодилами - Дарья Донцова

Мать призадумалась. Иветта действительно дома абсолютно ничего не делала. Уходя в школу, девочка даже кровать свою не застилала. Но раньше это как-то не трогало Асю, а сейчас начало раздражать. Однажды, придя домой, женщина обнаружила на столе грязные тарелки, чашку с остатками чая. Иветта же преспокойненько лежала на диване. Ася взорвалась:

– Ну как тебе не стыдно! Я целый день работаю, а ты ничегошеньки не делаешь! Прав Федор, белоручкой растешь!

– Ой, да ладно, мамуля, – заныла Иветта, – чего взбесилась, ну потом уберу, ерунда какая…

– Да как ты смеешь с матерью так разговаривать! – закричал Федор.

– Ты мне замечаний не делай, – отрезала Люка, – ты здесь вообще никто: ни маме муж, ни мне отец!

– Скоро буду, – пообещал потерявший терпение мужик, – на днях заявление в загс отнесем, вот тогда получишь ремнем по заднему месту, уже на законных основаниях.

– Это правда? – тихо спросила Люка.

Ася виновато кивнула головой. Не в такой обстановке хотела она сообщить дочери о предполагаемом замужестве.

– Ну что ж, – мило улыбнулась вдруг девочка, – желаю счастья! Очень рада за вас.

Ася чуть не села мимо стула. Подобной реакции она никак не ожидала.

Через неделю мать заметила, что Люка ходит по квартире как-то боком, кутаясь в длинный халат.

В ответ на настойчивые расспросы Иветта сначала отводила глаза, а потом пробормотала:

– Ты только не пугайся, – и распахнула полы халата. Ася чуть не лишилась чувств. На нежной коже девочки тут и там сверкали жуткие кровоподтеки.

– Что это? – только и смогла пробормотать мать.

– Федор, когда тебя нет, все время щиплет меня и говорит гадости, – зарыдала Люка, – а вчера вообще догола разделся и… Ой, не могу, извини, мама…

Ася в ужасе слушала девочку. О подобных ситуациях она, конечно, слышала, но чтобы Федор!..

– Не хотела тебе говорить, – захлебывалась слезами Люка, – думала, отстанет, а он все сильней и сильней пристает, вот и придираться начал. Думаешь, почему он постоянно кричит, что я чашки не мою? Я ему по рукам, а он тебе жаловаться. Тоже чистюля нашелся, Макаренко фигов. Сам, между прочим, свою посуду после обеда немытой оставляет и вещи повсюду раскидывает… Понимаешь теперь, почему он меня воспитывать взялся?

Ася почему-то не зарыдала. Молча уложила вещи кавалера в чемодан и выставила его за дверь, тихо радуясь, что не успела официально оформить взаимоотношения.

Летом театральный кружок, куда ходила Люка, собрался на фестиваль детских самодеятельных коллективов в Москву. Всех артистов взять не могли, ехали лучшие из лучших. Педагоги поставили условие – в столицу отправят только тех, у кого в дневниках хорошие отметки. Люка совершенно не волновалась – у нее-то были одни пятерки, а руководитель театральной студии открыто называл Воротникову любимицей. Но неожиданно для всех в Первопрестольную велели собираться Оле Золотовой, дочери главврача крупнейшей городской больницы. Мало того, что Олечка слегка шепелявила, так еще и год закончила на одни тройки. Возмущенная Ася потребовала ответа от классной руководительницы. Та только развела руками:

– Безобразие, конечно, но у нашей директрисы муж хроник, его без конца в клинику укладывают.

– Но почему вместо Иветты? – добивалась ответа мать. Педагог вздохнула.

– В спектакле заняты четыре девочки. Леля – дочь заведующей городского отдела образования, Машин папа – директор нашего металлургического комбината, а родители Кати работают в торговле, мама – в гастрономе, отец – в обувном магазине… Понятно?

В коммунистическую эпоху, когда продукты и обувь были тотальным дефицитом, объяснять выбор не приходилось. Ася вернулась домой и принялась утешать Иветту, но девочка усмехнулась:

– Ой, мама, Оля такая болезненная, все время занятия пропускает, потому и учится плохо, так что небось снова сляжет.

Так и случилось. За два дня до отъезда Золотова свалилась с тяжелой желудочной инфекцией, и Люка отправилась в столицу.

Вернулась она просто другим человеком. Огромный город, кажущийся на первый взгляд беззаботным, отлично одетые москвичи… Да еще в эти дни в Москве проходил Международный кинофестиваль, и Люка на расстоянии вытянутой руки увидела Софи Лорен, получила автограф от Жана Маре и фотографию от Марины Влади. Великолепно говорящая по-русски Влади даже погладила девочку по голове и сказала:

– Да ты настоящая красавица! О киносъемках не думала?

Карьеру актрисы предрек Иветте и седеющий, импозантный Греков, председатель жюри. Вручая раскрасневшейся Люке диплом и коробку конфет, мэтр покровительственно произнес:

– Вижу недюжинный талант. Когда школу окончишь?

– Через два года, – пролепетала Люка.

– Приезжай в Москву, – пригласил мастер, – возьму на свой курс.

С того дня в голове девочки засела мысль о том, что она обязательно должна жить в Москве. Вермь Люка тихо возненавидела.

Самое удивительное, что ей удалось попасть в театральный вуз. Как ни странно, но Греков припомнил способную девочку и помог абитуриентке проплыть сквозь рифы вступительных экзаменов. Наступила чудесная пора. Ася просто светилась от счастья. Сама она работала художником в местном драмтеатре и в мечтах видела дочь сначала на подмостках столицы, потом Софии, а там, возможно, Парижа, Лондона, Нью-Йорка… Ей грезилось приглашение в Голливуд, вручение Оскара…

В декабре Люка со слезами позвонила матери. В общежитии завелся вор, и девушка лишилась всех денег. Естественно, Асенька выслала дотацию. Следующий крик о помощи прозвучал через двадцать дней. Старик Греков потребовал с Люки деньги – двести рублей в месяц.

– Грозит иначе выгнать, – рыдала в трубку Люка, – ему тут все платят…

Ася приуныла. Зарплата театрального художника невелика – те же двести рублей.

– Не надо, мамуля, – плакала дочка, – ну его, этот театральный вуз, вернусь домой, пойду на завод кладовщицей!

От такой перспективы Афанасия чуть не скончалась на месте. Ее дочь, красавица, талантливая, нежная, интеллигентная девочка, одетая в синий халат, будет выдавать брезентовые рукавицы матерящимся рабочим!..

Женщина нанялась расписывать вокзальный ресторан и начала посылать девочке необходимые деньги. В марте в театральном училище сделали платным общежитие – сто рублей ежемесячно. Ася только качала головой, осуждая жуткие московские порядки…

Летом Люка собралась на гастроли со студенческим театром в Ригу. Потребовалось купить билеты, а еще слушатели скидывались на костюмы – по двести пятьдесят целковых… Словом, к четвертому году обучения дочери в Москве Ася продала почти все свое имущество, бегала по трем работам и даже не брезговала причесывать за копейки соседок по дому, благо отлично управлялась с расческой и ножницами. Женщина стала бояться телефонных звонков и писем – из трубки и со страниц коротких посланий она получала только одну просьбу: вышли денег!

Подходил к концу пятый курс, и Люка сообщила о великолепном шансе. В московском Театре на Таганке есть вакантное место, ее возьмут, но за это главному режиссеру надо дать… четыре тысячи рублей. Иначе распределят в какую-нибудь Тмутаракань изображать в детском театре пионерок, собачек и снегурочек…

Огромность суммы просто убила Асю. На сберкнижке у нее была всего одна тысяча, собранная с огромным трудом. Художница, не отдыхавшая нигде почти пять лет, хотела в этом году поехать в Крым…

Естественно, эти деньги были отправлены в Москву. В мае Люка позвонила и спросила:

– Мам, где еще три куска?

– Может, одного хватит? – робко осведомилась Ася.

– Что ты, – закричала Люка, – тут по десять за подобное место платят, это мне по знакомству уступают! Найди и вышли к пятнице.

Асенька пометалась по знакомым, набрала еще две тысячи и решила тайком от дочери съездить в Москву, броситься в ноги жадному главному режиссеру Театра на Таганке.

Удостоверение театральной художницы открыло перед ней двери. Ася вошла в кабинет и с порога принялась умолять седовласого импозантного мужчину. Через полчаса она еле живая вползла в метро. Режиссер был изумлен до крайности. Ни о какой Иветте Воротниковой он слыхом не слыхивал, места в труппе случаются, но на них объявляют творческий конкурс, если актриса подходит, берут без всяких взяток. Может, где и принято раздавать вакансии за деньги, но только не в Театре на Таганке.

Ася, всю жизнь общавшаяся с актерами, знала, что этим вечным детям ничего не стоит с самым честным видом врать человеку в глаза. Но каким-то образом почувствовала – пожилой режиссер говорит правду.

Полная дурных предчувствий, мать поехала в институт.

Здесь ее поджидал сокрушительный удар. Поджимая брезгливо губы, секретарь ректора сообщила:

– Воротникова отчислена два года назад, в самом начале третьего курса, причем с формулировкой: «за поведение, порочащее звание советской студентки».