Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

В психологическом плане Пушкину ближе был их общий с Н. И. Тургеневым приятель П. П. Каверин. Если следовать положению Устава Союза Благоденствия о том, что «всякий член Союза <…> должен для подавания примера согражданам <…> не расточать попусту время в мнимых удовольствиях большого света, но досуги от исполнения обязанностей посвящать полезным занятиям или беседам людей благомыслящих»[397], то Каверин не должен был быть принят. Напомню, что, по мнению Ю. Г. Оксмана, именно по этому пункту Пушкин не прошел в тайное общество. Между тем жизнь, как всегда, оказывалась сложнее уставов и формальных требований, и Каверин с его веселыми похождениями, попойками, долгами и многочисленными любовными приключениями был членом Союза Благоденствия. Но если бы дело ограничивалось лишь перечисленными качествами Каверина, то он мало чем отличался бы от золотой молодежи тех лет и его участие в декабристской организации можно было бы воспринимать как курьез, а факт его многолетней дружбы с Николаем Тургеневым вообще был бы не объясним. Каверин, как и Тургенев, окончил Геттингенский университет (они были однокашниками). Он был хорошо образован, имел большую библиотеку и свободное от кутежей время посвящал серьезным занятиям. Тургенев особенно ценил в нем неприятие рабства[398]. При этом веселые похождения Каверина для Тургенева как бы выносились за скобки.

Для Пушкина и каверинское политическое свободолюбие, и гусарство были неразрывно связаны между собой и могли подвергаться двойной литературной интерпретации. С одной стороны, Каверин как персонаж пушкинской лирики (см. послание «К Каверину» 1817 г.) стоит выше толпы, с другой стороны, сам тип разгульного поведения, перенесенный творческой фантазией поэта с Каверина на самого себя, мог вызывать уже не «ревнивое роптанье» «черни», а суровое осуждение гражданина, посвятившего всю свою жизнь общественному благу. В аксиологической системе политической лирики такой гражданин оказывался выше повесы-свободолюбца и получал право наставлять его на путь гражданского служения.

В 1822 г. Пушкин написал послание «Ф. Н. Глинке». В этом стихотворении поэт, по словам Ю. М. Лотмана, проник «в самую сущность того, как понималась идея общественного воспитания в Союзе Благоденствия»[399]. В основе лежит идея нравственного становления героя под влиянием «великодушного гражданина». Воздействие Союза на общество ставило целью достижение некого общественного идеала. Этот идеал мог описываться в различных идейных и стилистических системах: в современном общественно-политическом тезаурусе, включающем в себя такие понятия, как закон, представительное правление, гражданские права и т. д., или же в системе античных представлений. Во втором случае события и люди укрупнялись и возводились к древним образцам. У Пушкина Глинка становится Аристидом, Петербург – Афинами, а перевод по службе на юг – остракизмом. Отождествление Глинки и Аристида, конечно же, не случайно. Афинский политический деятель V в. до н. э., как его описывает Плутарх, был наделен абсолютным чувством справедливости и бескорыстия. Будучи самым популярным человеком в Афинах, он оставался практически нищим, и, когда умер, у него не нашлось денег даже на похороны. Глинка, полковник гвардии, принятый во всех великосветских салонах Петербурга, соединял в себе высокое социальное положение с почти нищенским бытом и этим как бы воплощал в жизнь добродетель античного героя, что давало ему право служить нравственным эталоном. Воплощая в поэзии то, что Глинка воплощал в жизни, Пушкин вместе с тем не только не сливается с его высокой гражданской позицией, но и как бы оставляет за собой право быть ее недостойной. Если он легко ассоциирует себя и свое поведение с Кавериным («с Кавериным гулял»), то по отношению к Глинке он выступает как представитель «толпы безумной», хоть и увидевший ее эгоизм, но тем не менее не поднявшийся еще до той высоты, на которой находится «великодушный гражданин» Глинка.

Таким образом, Пушкин мог выражать политические идеи декабристов, соединяя свою литературную позицию с их общественными программами, но мог, перемещаясь на противоположный полюс, ассоциировать себя с теми, кто был объектом воздействия декабристской пропаганды. Но в любом случае он решал в первую очередь художественные задачи и формировал собственный стиль политической лирики. Именно поэтому его стихи имели столь мощное воздействие на читательскую, в том числе и декабристскую, аудиторию. По воспоминаниям И. Д. Якушкина «все его напечатанные <sic!> сочинения: “Деревня”, “Кинжал”, “Четырехстишие к Аракчееву”, “Послание к Петру Чаадаеву” и много других были не только всем известны, но в то же время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть»[400].

Мы остановились на раннем этапе декабристского движения, точнее – на Союзе Благоденствия. Это обусловлено самой логикой декабристского движения. С образованием новых обществ на Юге и на Севере существенным образом изменилась тактика декабризма. Под влиянием временного успеха революционного движения на Юге Европы декабристы приходят к мысли о возможности военной революции в России. Ее подготовка требовала совершенной иной тактики, чем та, которая применялась Союзом Благоденствия. Прежде всего, отпала необходимость в широком воздействии на общественное мнение. Гораздо важнее было наладить контакты в военной среде, заручиться поддержкой высшего командования, создать материальное обеспечение движения войск и т. д. Стихами, пусть даже гениальными, добиться нужного результаты было просто невозможно. На первый план выдвигались закулисные средства, свойственные любыми заговорам. И хотя политическая лирика и гражданская поэзия продолжали существовать, их существование становится параллельным движению и развивается вне внутренней связи с ним. Иными словами, говорить о литературной политике Южного и Северного обществ уже не приходится.

Глава пятая

«Чтобы Россия на целом своем пространстве бы являла вид единородства, единообразия и единомыслия»

В 1869 г. Варвара Алексеевна Оленина, вспоминая декабристов, писала П. И. Бартеневу: «Никогда не могла ни понять, ни представить себе, почему должен был быть таким ревностным патриотом русским господин Пестель»[401]. Противоречие между немецким происхождением и русским патриотизмом ощущалось, видимо, и самим Пестелем. Характерно, что свой отказ войти в состав замышляемого им временного правительства он мотивировал тем, что у него нерусская фамилия. Декабрист А. В. Поджио привел на следствии слова самого Пестеля: «Я не хочу быть уличен в личных выгодах, к тому же у меня фамилия нерусская; все это неладно»[402].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});