Предпоследняя правда - Филип Дик

Эди сказала:

— Я рада, что у меня есть братишка. С ним мне не так одиноко. Даже когда он спит, я все равно чувствую его присутствие, знаю, что он со мной. Это вроде того, будто у меня внутри ребеночек. Конечно, я не могу катать его в колясочке, пеленать его и все такое, зато могу с ним разговаривать, и это просто здорово. Вот, например, я рассказывала ему о Милдред.

— А кто такая Милдред? — озадаченно спросил он.

— Ну, вы же наверняка знаете. — Девочка улыбнулась такой его неосведомленности. — Это же та девушка, которая все возвращается и возвращается к Филиппу, и портит ему жизнь. Мы про них слушаем каждый вечер. Спутник.

— Ах, ну да, конечно. — Она имела в виду роман Моэма, который читал вслух Дэнджерфилд. «Трудно даже представить, — подумал доктор Стокстилл, — что этот растущий в ее теле паразит, обитающий в неизменной влажной темноте, питающийся ее кровью, неведомо каким образом слушает ее пересказ знаменитого романа…что делает Билла Келлера в какой-то мере частью нашего общества. И, к тому же, по-своему, как-то карикатурно, но все же участвует в общественной жизни. Бог знает, что он там понимает в этой книге. Размышляет ли о нашей жизни? Думает ли он о нас?»

Нагнувшись, доктор Стокстилл чмокнул девочку в лобик.

— Ну ладно, — сказал он, подводя ее к двери. — Теперь можешь идти. Только я еще минутку поговорю с твоими папой и мамой. Там в приемной на столике лежит несколько очень старых настоящих довоенных журналов, почитай пока. Только осторожно.

— А потом мы пойдем домой и будем обедать, — радостно сказала Эди, распахивая дверь в приемную. Джордж и Бонни, увидев ее, поднялись, лица их были встревожены.

— Прошу вас, — пригласил их доктор Стокстилл, а когда они прошли в кабинет, прикрыл за ними дверь. — Никакого рака у нее нет, — начал он, обращаясь к Бонни, которую хорошо знал. — Конечно, это какая-то опухоль, сомнений нет. И не могу сказать, насколько она увеличится. Но я считаю, особых оснований для беспокойства нет. Возможно, к тому времени, когда она разрастется настолько, что потребуется хирургическое вмешательство, наша медицина достаточно разовьется, и будет способна справиться с проблемой.

Келлеры облечено перевели дух — до этих его слов они заметно нервничали.

— Можете отвезти ее в университетскую клинику в Сан-Франциско, — предложил Стокстилл. — Там, вроде бы, проводят небольшие операции… но, честно говоря, будь я на вашем месте, я бы этого делать не стал. «Лучше вам не знать правды, — подумал он. — Вам будет трудно с ней смириться…особенно тебе, Бонни, учитывая обстоятельства в которых произошло зачатие. У тебя очень легко может развиться чувство вины». — Она здоровая девочка и радуется жизни, — сказал он. — Оставьте все как есть. Эта опухоль у нее с рождения.

— Да неужели? — воскликнула Бонни. — Никогда не замечала. Наверное, я не слишком хорошая мать, я всегда так загружена общественной работой…

— Доктор Стокстилл, — вмешался Джордж Келлер, — позвольте задать один вопрос. Может Эди… какой-то необычный ребенок?

— Необычный? — осторожно переспросил Стокстилл.

— Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

— То есть вы хотели спросить, не мутант ли она?

Джордж был бледен, лицо его было по-прежнему мрачно — он ждал ответа. Стокстилл видел это, и понимал, что несколькими пустыми фразами тут не отделаешься. Поэтому, он сказал:

— Полагаю, именно так вы и считаете. Но почему вы задали этот вопрос? Разве вы замечали в ней какие-нибудь отклонения от нормы? Или она выглядит как-нибудь чудно?

— Никаких отклонений у нее нет, — в материнском порыве сказала Бонни. Она крепко держала мужа за руку, прижимаясь к нему. — Господи, да это же очевидно, она выглядит абсолютно нормально. Иди ты к черту, Джордж. Что с тобой? Как можно так относиться к собственной дочери? Может, ты устал от нее, или что-нибудь в этом роде?

— Есть люди с отклонениями, которые трудно заметить, — возразил Джордж Келлер. — Кроме того, я постоянно вижу много детей, более того, я вижу всех детей, и научился различать подобные вещи. Какой-нибудь небольшой горбик, который на поверку оказывается ненормальным явлением. Сами знаете, на нас, школьных работников, возложена обязанность отправлять всех детей с отклонениями от нормы в государственный интернат для специального обучения. Вот я и…

— Все, лично я пошла домой, — перебила его Бонни. Она повернулась и, подойдя к двери кабинета, повернулась и сказала: — До свидания, доктор.

Стокстилл сказал:

— Бонни, подождите.

— Не нравится мне этот разговор, — сказала Бонни. — По-моему, он дурно пахнет. И мне не нравится то, что говорите вы оба. Доктор, если вы еще раз хоть как-то намекнете, что у нее имеются отклонения от нормы, я просто с вами перестану разговаривать. И с тобой, Джордж, тоже. Поверь, я не шучу.

После некоторой паузы Стокстилл сказал:

— Вы совершенно напрасно говорите это, Бонни. Я ни на что не намекаю, поскольку намекать просто не на что. У нее доброкачественная опухоль в брюшной полости, вот и все. — Он начал сердиться. Более того, ему вдруг захотелось открыть ей всю правду. Пожалуй, она этого заслуживала.

«Но, потом, — рассудил он, — после того, как она испытает чувство вины, после того будет казнить себя за то, что связалась с каким-то мужчиной, и родила ненормального ребенка, ее внимание обратится на Эди, она просто возненавидит ее. Она все выместит на ребенке. Это всегда так бывает. Дети, некоторым образом являются укором родителям за прошлые грехи, или за те поступки, которые они совершили в первые моменты войны, когда все на время посходили с ума, причем каждый по-своему, совершая свои собственные, дурные поступки, осознав, что случилось. Кто-то из нас убивал, чтобы выжить, кто-то просто бежал, кто-то просто остался в дураках… Бонни явно вышла из себя, потеряла над собой контроль. И сейчас стала такой же, как тогда, и сможет сделать то же самое снова. И сама прекрасно об этом знает.

Интересно все же, кто настоящий отец девочки?

В один прекрасный день я прямо спрошу ее об этом, — решил он. Возможно, она и сама этого не знает, для нее тот период нашей жизни как в тумане. Те кошмарные дни. Хотя были ли они таким уж кошмаром для нее? Может, для нее это было лучшим временем в жизни, ведь она получила возможность отбросить все условности, без страха делать что захочется поскольку была уверена — все мы были уверены — никто из нас не уцелеет.

Бонни взяла тогда максимум возможного, — подумал доктор, — как всегда. Она при любых обстоятельствах берет от жизни максимум возможного. Хотелось бы мне быть таким же…» Стокстилл с завистью смотрел, как Бонни твердым шагом направляется в приемную к дожидающейся ее дочери. Симпатичная подтянутая женщина — она и сейчас была столь же привлекательна, что и десять лет назад. Тот моральный ущерб, который был причинен всем нам и нашим жизням, та внешне почти не заметная перемена, ее как будто практически не затронули.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});