Мутанты - Сергей Алексеев

– Что я раньше делал, когда ты шевелиться не хотела на операции?

Она мечтательно глаза закатила:

– Ой!Ой! Что делал! Что дела-а-ал! Да если б ты, как раньше, я б с тобой походила на операции. А нынче у меня никакого интересу. Так что подчиняться отказываюсь, пошла домой.

И поползла прочь.

– Ты это брось! – Куров поймал ее за подол. – Не путай интересы. Мы по совести на операцию пошли. Юрку помогать Арсана Дуолайю изгонять. А не из каких-то там… личных интересов.

Этот довод бабку вразумил, хотя все равно проворчала:

– Всю жизнь вот так и маюсь… Ни жена, ни вдова… Кургыттара айбасы! Нет бы сказать: Елизавета – юрюнг, солнце! Юрко вон как Оксанке говорит? Учись у молодых-то, старый пень.

– Юрюнг, юрюнг, заметай следы!

Еще три столба развернули, и вот она уже, таможня с башней, и хоть людей никого, одни таможенники, но камеры отовсюду зырят, настроенные на всякое движение. Хорошо, откуда-то цыплята взялись, бродят в свете фонарей, зернышки собирают – сбивают с толку аппаратуру.

– Зря козла не взяли, – пожалела Сова. – Я бы его попасла… Вот тебе и легенда.

– Кто ж ночью козлов пасет? – Дед бинокль достал. – Тем паче на асфальте…

– Он же у меня окурки собирает. Большой охотник до табака…

– Не годится, подозрительно.

Сова задрала голову, рассматривая башню и обвисшие от безветрия государственные флаги.

– Как же отвлекать будем? Вовченко вон с трубой сидит. И дальше видит, чем ты.

– Надо думать, как… Ты же раньше сообразительная была.

– Да я знаю, как… Только думаю: согласишься ли? Куров обернулся к старухе, а у той глазки мечтательные, как в юности.

– Ну? Излагай.

– Только ты сразу не ругайся, а подумай, – предупредила она. – Ради внука родного я готова на жертвы идти.

– Говори!

– Тут вот, за кустиками, разденусь и такая вся выйду. Как Тамарка Кожедуб в клубе. И стану танцевать перед таможней. Пока ты на башню поднимаешься…

– С ума сошла?! Хатыныны канул!

– Ты подумай и не ругайся! Они же мужики, так всяко залюбуются. А что, не хуже Тамарки спляшу.

Если б не конспирация, Куров все ей сказал бы, не прибегая к шаманской речи, но тут и голоса-то не повысишь. Потому промолчал, а она расценила это как колебания и додавить решила:

– На Кожедубиху два государства сбежалось глядеть, работу побросали. Мебельная фабрика встала и лесопилки. Тут два таможенника с Чернобаем всяко прибегут.

– Они не прибегут, – прошептал дед.

– Почему? Не мужики, что ли?

– Они убегут.

– От меня, что ли? – пошла в задир Сова. – Ты это чего хочешь сказать? Да ты сам меня когда в последний раз видал? А? Не помнишь. Я, между прочим, похорошела с тех пор без тебя.

– Ладно, потом погляжу…

– А кто тебе покажет? Женись, тогда и гляди!

И пошел бы у них разговор на новый круг, но тут на таможне послышался дурной, пьяный крик:

– Колька! Колька, мать твою! Водки давай! Раз взял на содержание – давай ! Ты где, в душу тебя? Спрятался, волчонок! Да я тебя по запаху найду!

Куров прислушался и сразу же признал своего воспитанника, толкнул Сову. И та закивала головой, вытягивая губы в трубочку:

– Откуда и взялся-то? Будто воскрес. И речь стала внятная… Он на каком хоть языке говорит?

– Да вроде на нашем, – отозвался дед.

– А то у меня все уже перепуталось. Кажется, на шаманском, и все.

– Когда про водку говорят, то язык всяко шаманский, – потрафил дед Сове. – Магия… Вон сват наш – как напьется, так ведь на первый взгляд будто дурак делается. Никто понять не может.

– Так он просто мычит, как бык, да и все.

– Не-ет, – дед погрозил пальцем, – ничего ты не понимаешь. Крестник сказал, у него память просыпается. И древнюю мову вспоминает, первобытную, что ли, каменного века. Это когда не слова, а одни звуки…

А Семен Волков между тем бродил под башенным сводом от одних ворот к другим, словно в клетке, и гулкий его голос уносился на обе стороны границы.

– Сынка вырастил! – орал он. – Родного отца, как зверя, поймал! Хотел в Америку продать. Для опытов! Мне все сказали! Думал, не узнаю ? Ни стыда, ни совести! Колька?! Все равно найду!

– Мыкола спрятался, – определил Куров. – Одно государство уже без надзора.

– Так другое бдит! У Вовченки труба!

– Сейчас и ее не будет.

– Ну?! Так я и поверила!

– Приготовься меня страховать. Если что – сигнал.

В это время Семен оказался возле российских запертых ворот досмотровой зоны.

– Ладно! – крикнул он. – Не даешь водки – к Шурке уйду! Шурка, он добрый, он обязательно даст. И мать у него добрая была, всегда давала! Но к тебе не вернусь ! Ох, пожалеешь, хватишься, как жить сиротой! Шурка?! Ворота открывай!

Труба из круглого проема для часов на башне в тот же миг убралась. Куров подмигнул Сове, мол, видела ? Но та еще хлопала глазками и ушам своим, святая простота, не верила.

– Шурка! – Воспитанник Куровых тряс решетчатые створки. – Шур, встречай, твой батька идет! Ты у меня самый сердечный, Шурка. Это потому, что твою матушку любил!

– Ну, мне пора, – сказал Куров. – Если что, помни, не забывай. Погибну, так долго не реви. Тебе замуж надо. Вон какая еще сдобная. Как в прачечной… И так тыала хотун!

Тут они по-настоящему и обнялись – впервые за долгие годы разлуки…

Глава 11

Шурка Вовченко со своим вновь обретенным кровным отцом уже третью бутылку откупорили, расположившись по-бродяжьи, прямо на газоне досмотровой зоны. Прожектор вырубили, чтобы не слепил, камеры отвернули и костер развели, сначала для уюта, а потом и для дела: на закуску цыплят наловили, ощипали, нанизали на стальной щуп и изжарили.

– Со мной не пропадешь, Шурка! – хвастался старший Волков, управляясь возле огня. – Я тебя и накормлю, и напою, и спать уложу. Тут у тебя сяду налог брать. Сколько дадут – пополам. Мне много не надо.

– На что тебе побираться, отец? – Вовченко неожиданно для себя как-то сразу проникся к нему. – Поселишься у меня и будешь доживать на полном обеспечении.

– Нет, сынок, не надеюсь я на ваше обеспечение. Колька вон тоже сулил…

– Ну что с хохла взять, батя?

– А потом, я доживать не хочу, – философски сказал родитель. – Я жить хочу. А жизнь, она только на дороге. И потом, запомни, сынок: я не побираюсь. Я с людей взымаю пошлину. Только ты за товар, а я за сострадание. Люди не мне деньги бросают, они их Богу жертвуют. Я божий таможенник, Шурка.

Выпьют по маленькой, закусят, песню споют, и опять у них разговор душевный. А старший Волков довольно постранствовал, всякого повидал, и его слушать – не переслушать! Особенно всяческих баек про чудеса, лекарей, тарелки, чертей, пришельцев – в общем, про все, что Вовченко как раз интересовало. Семен на дороге всю жизнь, так чего только не наслушался, да и сам испытал. Например, говорить научила его одна бомжиха с Питерского вокзала, владеющая гипнозом, от бессонницы излечил надзиратель в румынской тюрьме, где он томился три месяца. А печенку, почки и прочие внутренние органы он поправил в чернобыльской зоне, где прожил несколько лет в общине сияющих братьев – секта есть такая, и состоят в ней одни пророки, которым радиация до фонаря. Мутанты там просто ходят по улицам, как у нас хохлы, а с одной, женского пола, он и вовсе прожил чуть ли не год и ничего особенного не заметил. Количество ушей, глаз, грудей и пальцев на руках в семейной жизни не играют особой роли, а иногда бывают полезны. Например, у отцовой сожительницы хвост отрос длиною метр двадцать два сантиметра, так очень удобная штука, которой человеку недостает, – заместо третьей руки, лишней точки опоры и кнута, если надо от кого отмахнуться. Там у них в зоне все по-другому, коммуна: ни зла, ни стяжательства нет, и только один порок – говорливые и крикливые они, все время спорят между собой про религию и грядущие времена. Вначале старший Волков тоже хотел выучиться на пророка, дабы побираться было сподручней, к тому же у него талант предсказателя обнаружился: посредством тонкого природного нюха, оказывается, можно чуять, что будет, потому как каждое время имеет свой запах. Но дошел только до третьей степени посвящения, это примерно как третий разряд, плюнул на заманчивое будущее и ушел, так и не свыкнувшись с их образом жизни. Да и к старости в родные края поманило, все чаще стал женщин вспоминать да как шпуры бурил, ну и ребятишек своих. Бункера на второй заставе он с юности знал, потому и поселился там, чтоб никому не мешать.

Мыкола потаился, спрятавшись, потом видит: отец в Россию ушел и там загулял, – поуспокоился, прокрался к воротам, стоит и слушает, о чем они с Шуркой говорят. А от костра жареной курятиной наносит, слышно, как они водку разливают, чокаются – этак по-семейному… И такая тоска напала! Как ни крути – отец…

Тот же унюхал сына и говорит:

– Колька тебе брат, давай позовем этого волчонка, все-таки жалко, хоть он и дурной.

Вовченко подошел к воротам и сквозь решетку первым руку Волкову подал: